Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Истории о Господе Боге. О человеке, слушающем камни
... И тогда Богу стало просторно, Он поднял лицо, склоненное над Италией, и посмотрел вокруг: всюду стояли святые в мантиях и митрах, и под гаснувшими звездами гуляли ангелы с их песнями, словно с кувшинами, наполненными от сияющего источника, и небесам не было предела.
Мой больной друг открыл глаза, и вечерние облака подхватили его взгляд и понесли куда-то по небу.
— Разве Бог там? — спросил он. Я молчал. Потом наклонился к нему:
— Эвальд, разве мы — здесь? И мы радостно пожали друг другу руки. ...  Полный текст

ПИСЬМА К АНДЕРСЕНУ

От адмиральши Генриетта Вульф

Морской корпус, 15 ноября 1823 г.

Любезный Андерсен! Очень благодарю Вас за два последних письма и за сердечное сожаление, которое Вы выражаете, предполагая, что или мы больны, или я сержусь на Вас. Нет, милый мой! Ваше прилежание и внимание могут Вам ручаться, что друзья Ваши, зная вообще молодых людей, не станут сердиться на Вас. Если у Вас и есть недостатки, то они все объясняются неведением, а в таких недостатках повинны почти все мы, хотя и по-разному, и в таких случаях старшим надо не сердиться на нас, но помочь нам исправиться. Поэтому- то, милый мой, я и хочу побеседовать с Вами поподробнее по поводу одного Вашего недостатка, от которого Вам непременно надо освободиться, так как он очень вредит Вам. — Вы забрали себе в голову, милый мой, что Вы призваны к великой деятельности. Величайшее призвание человека это — сделаться честным и полезным членом общества и государства, все равно какое бы положение в жизни он ни занимал. Вы воображаете, что из Вас выйдет великий поэт. Нет, таким Вам не быть, нечего Вам и думать об этом. Природа наделила Вас здравым умом, но ребенком Вы росли без всякого призора, когда же достигли такого возраста, в котором могли проявить свои природные способности, и люди нашли, что жаль дать погибнуть тому хорошему, что есть в Вас, стали хвалить Вас и кое-что сделали для Вас, Вы составили себе — не скажу слишком большое, но слишком выспреннее представление о своих способностях и дарованиях. Добро бы Вы еще мечтали только о своих способностях к учению — в этом отношении Вы действительно обладаете большими способностями, а Ваше прилежание достойно всяких похвал, но Вы мечтаете о своих великих поэтических дарованиях. Между тем Ваши стихи однообразны, идеи и образы беспрестанно повторяются, а если Вы забираетесь в высшие сферы, то — простите матери, я ведь говорю с Вами сейчас как мать — Вы впадаете в выспренность и в ложный пафос. Талант Ваш сказывается только в юмористических рассказах в прозе, и это нахожу не я одна, но многие, с кем я говорила по этому поводу. Вообще, милый Андерсен, пожалуйста, не воображайте себя ни Эленшлегером, ни Вальтером Скоттом, ни Шекспиром, ни Гете, ни Шиллером и никогда не спрашивайте, по стопам которого из них Вам лучше идти. Ни одним из них Вам не быть! Такое чересчур смелое и тщетное стремление легко может совсем погубить те добрые, здоровые зачатки, которые есть в Вас и которые обещают, что из Вас выйдет полезный и дельный человек. Не думайте, милый мой, что я слишком строга к Вам или выражаюсь слишком резко. Я часто беседовала о Вас со многими Вашими друзьями, и все согласны, что Ваше неправильное представление о поэзии крайне вредит Вам; только никто не хочет сказать Вам этого. Получив же Ваше последнее письмо, я решилась, вменила себе в долг сделать это... Поскорее дайте о себе весточку, любезный А. Все мы шлем Вам сердечный привет и пожелания всего лучшего. — Генриетта Вульф.

Морской корпус, 4 сентября 1824 г.

Любезный Андерсен! Из Вашего последнего письма я вижу, что Вы продолжаете быть недовольным. Ваши друзья, по пословице, проповедуют глухому. Ни дружеские ободряющие письма Коллина, ни те, что пишут Вам оба Гульберга, не имеют на Вас никакого воздействия. Если Вы вообще обязаны уважать свое начальство, так должны также слушаться своего ректора, как бы он там ни чудил. Вам нужно молчать и слушать, находя успокоение в сознании, что Вы не заслуживаете его грубого обращения, которым он больше унижает себя, чем Вас... Правда, что Бог, как Вы говорите, Ваша лучшая опора и надежда — Он опора и надежда и для всех, — но Он сам так устроил, что помогает людом через людей же, и все Ваши горячие уверения, что Вы одиноки, что Вам не на кого опереться, кроме Бога, что Вам не житье на земле, показывают только, что Вы не умеете ценить того, что делают для Вас. К чему такая выспренность, милый мой? Смотрите на дело проще, идите своей дорогой тихо, спокойно, как другие молодые люди. Кончайте училище; Вы, может быть, и не такой уж яркий светоч, каким Вы себя, пожалуй, воображали, но и не безмозглый, глупый человек, каким обзывает Вас ректор, а за ним и Вы сами себя. Вы хороший человек, с хорошими природными способностями, несколько запоздавший начать учение, но тем не менее обещающий выработаться в дельного и полезного гражданина. Министра из Вас не выйдет, первого поэта Дании тоже, но во всяком случае незачем Вам быть и сапожником или портным; разве не существуют сотни сотен других занятий? И я уверена, что Ваша мать радовалась бы на Вас, если бы Вы сами не волновали ее своими чрезмерными жалобами, которых она, пожалуй, даже не может взять в толк. Вы должны запастись спокойствием и бодростью духа; этим Вы поддержите свое здоровье и тогда скорее выберетесь на дорогу. На свете нет такого человека, который бы так или иначе не нуждался в помощи других людей, поэтому, любезный А., вспомоществование, которое Вы получаете — да еще от отца страны, — никак не может уронить Вашего достоинства. От него мы все можем принять помощь, не краснея; сделаться же достойным милости и счастья, которые он дарует бесконечно многим и кроме Вас, Вы можете только посредством усидчивого труда и прилежания. Не знаю, что Вы подразумеваете под великой целью, о которой так часто говорите; оставаться тем же хорошим, беспорочным человеком, каков Вы теперь, и сделаться полезным членом общества, вот что, по-моему, должно быть единственной Вашей целью, а ее Вы с Божьей помощью и достигнете, если сами будете трудиться смирно и спокойно. — Желаю Вам успешно сдать предстоящий экзамен, любезный А., немедленно сообщите нам результат; все мы принимаем в Вас живое участие и шлем Вам привет. — Генриетта Вулъф.

Морской корпус, 4 января 1827 г.

Любезный Андерсен! Спасибо за Ваше письмецо, которое Вы прислали по возвращении.... Вам теперь, конечно, приходится солоно, как и всем другим ученикам: не очень-то приятно после каникул, полной свободы и житья среди родных и друзей вновь вернуться к чужим людом, среди которых многим живется плохо, как и Вам, в училище, где надо сидеть и долбить сухие грамматические правила живых и мертвых языков. Будь Вы малолетним, я бы, право, без обиняков указала Вам на недостатки, от которых Вам непременно нужно избавиться к тому времени, как Вы опять приедете к нам. Намекать я намекала Вам тысячу раз, но ровно ничего не добилась этим, а между тем Вы теперь уже в таком возрасте, что пора Вам избавиться от них и перестать смешить людей. Да, пора Вам возбуждать к себе не одно участие, но и уважение. Ваша поэзия, а также и проза — однообразное нытье. Будьте человеком сильным и духом, и телом! Не думайте постоянно о себе самом — это вредит и духу и телу, — а прежде всего не говорите так много о себе и не выступайте так часто в качестве певца или декламатора, вообще умерьте свой пыл. Позвольте мне сказать Вам, что Вы плохо читаете по-немецки, а еще хуже по-датски, что Вы и читаете, и декламируете аффектированно, тогда как воображаете, что читаете с чувством и выражением. Приходится быть настолько жестокой, чтобы сказать Вам: все смеются над Вами, а Вы не замечаете! Я не могу больше молчать, не могу не обратить Вашего внимания, любезный А., на необходимость избавиться от этих слабостей. Ваше доброе, благородное сердце не заслуживает, чтобы над ним насмехались. Я часто порывалась сказать Вам все это, пока Вы гостили здесь, но все не могла решиться. Да и Вас, пожалуй, больше сконфузило бы устное увещевание, чем письменное. Уж я столько раз и устно, и письменно делала Вам намеки, но Вы были так заняты собой, что не понимали их. Но, как сказано, милый мой, я теперь решилась положить этому конец, ради Вас же самого. Согласитесь, что вовсе не приятно говорить другим неприятности и огорчать людей, которых любишь, но я жертвую всеми этими церемониям ради Вашего блага. Ради Бога, проснитесь, любезный А., и не мечтайте о бессмертии, — пока это возбуждает лишь смех. Не мечтайте о лаврах поэта, о вступлении в круг великих людей — Вы еще менее достойны этого, нежели благородный, но далеко не великий Ингеман. Благодарите Бога за то, что Вам доставили возможность учиться, образовать свой ум, научиться понимать прекрасное и великое, и докажите, что мои увещевания подействовали на Вас, прежде всего тем, что примите их спокойно, не мечитесь, не ударяйте себя по лбу и не охайте, и не ахайте из-за того, что не можете достигнуть великой цели, к которой стремитесь. Помните слова Ингемана: «Важнее всего быть мастером своего дела, как бы скромно оно ни было»; он глубоко прав. А теперь надеюсь, что я, хоть и насильно, открыла Вам глаза. Надеюсь также, что Вы скоро научитесь различать — руководит ли слушателями Вашими искреннее доброжелательство или желание позабавиться над Вами. Последуйте моим советам, и я надеюсь, что Вы и этот год, и много следующих проведете счастливо. Я не замедлю высказать Вам свое одобрение, как выразила сейчас свое неудовольствие. И помните, что я все-таки высоко ценю и Ваше благородное, чистое сердце, и дарованные Вам от Бога способности, но Вы не должны злоупотреблять ими; помните, что настанет день, когда всем нам придется дать отчет в доверенных нам талантах. — Искренне преданная Вам Генриетта Вульф.

Морской корпус, 8 марта 1827 г.

Милый, любезный Андерсен, придите в себя! Почему «все пропало»? Вооружитесь спокойствием, пока г. Коллин не сообщит Вам своего решения. По правде сказать, я начинаю опасаться, что Вы, милый мой, уж чересчур злоупотребляете его терпением. Если бы Вы вместо того, чтобы вечно докучать ему своими — извините — вздорными жалобами, прямо и ясно, с достоинством изложили ему свое положение, он бы не замедлил помочь Вам, а то у Вас столько различных планов и Вы так мечетесь из стороны в сторону, что ему трудно даже сообразить, что Вам собственно нужно. Если Вы раздумали идти по тому пути, на который попали, если у Вас есть в виду другой, то скажите ему откровенно, он, верно, не станет стеснять Вас. Что же до «Альфсоля » [См. «Сказка моей жизни», стр. 41—44.], то будьте спокойны — автор его ведь г. Вальтер, и если и будут рецензии, то Вас они не коснутся... И ради Бога, милый мой, не отравляйте себе самому жизни своими вечными жалобами на себя самого. Неужели Вы не можете поменьше думать о себе самом ? Поймите, что таким путем из Вас никогда и не выйдет ничего, кроме Вас самого. Вам, верно, кажется, что я чересчур резка, но как же иначе пробудить Вас от Вашего крепкого сна? Я понимаю, что Вас пугают слова Мейслинга, что «Альфсоль » сильно повредит Вам, но я Вас сейчас еще больше испугаю, если скажу, что «ни одна душа не обратит на «Альфсоля» внимания». Его опасения в сущности льстят Вам, тогда как мои слова Вам неприятны: привлечь на себя внимание куда ведь как приятно! Да, сколько я ни стараюсь усадить Вас на школьную скамейку, где, по-моему, Вам всего полезнее и почетнее сидеть, Вы все вырываетесь, Ваши шальные идеи все уносятся куда-то, закусив удила, — не могу не побранить Вас, уж очень Вы меня рассердили. Вы расписываете свое будущее, когда Ваши друзья отступятся от Вас, такими мрачными красками, что, право, можно подумать, будто Вы сами добиваетесь этого. Ведь никто и не думает бросать Вас, запрещать Вам писать, приходить к кому-либо из нас и т. п., на что Вы там жалуетесь. Этим Вы и в самом деле наскучите своим друзьям, но я не могу допустить, чтобы это было Вам приятно. И все это только последствия того, что Вы вечно носитесь с самим собой со своим великим «я», воображаете себя будущим гением. Милый мой, должны же Вы понимать, что все эти мечты несбыточны, что Вы на ложной дороге. Ну вдруг бы я вообразила себя императрицей бразильской [См. «Сказка моей жизни», стр. 57.], неужели бы я, увидя всю тщетность моих попыток уверить в этом окружающих, не образумилась бы наконец и не сказала самой себе: «Ты госпожа Вульф, исполняй свой долг и не дурачься!» И неужели я не согласилась бы, что «лучше хорошо выполнять маленькую роль в жизни, нежели плохо большую», только потому, что я сама забрала себе в голову вздор? Прежде всего перестаньте добиваться, чтобы о Вас говорили, не придавайте этому такой цены, а уж тем более не воображайте, что о Вас действительно говорят... Все кланяются Вам, я тоже, и прошу Вас, будьте благоразумнее. — Желающая Вам добра Генриетта Вульф.