Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Письма к молодому поэту
... Нам можно начать даже с малого и неприметного, если оно внушено любовью: с работы и отдыха после работы, молчания и малой одинокой радости,— всём, что мы творим одни, без друзей и участников, мы начинаем его бытие, которого мы не увидим, как и наши прадеды не могут увидеть нас. И все же они, давно усопшие,— в нас, они стали нашей глубокой сутью, бременем на пашей судьбе, кровью, шумящей в наших жилах, жестом, встающим из глубины времен. ...  Полный текст

ПИСЬМА К АНДЕРСЕНУ

От Гауха

Гаух Иоганнес Карстен, известный датский поэт и критик (1790 —1872). Особенным успехом пользуются его прекрасные романы «Vilhelm Zabern», «Guldmageren» («Алхимик»), «En polsk Familie», «Slosset ved Rhinen», «Robert Fulton» и «Charles de la Bussieere», драматические произведения «Sostrene paa Kinnekullen», «Tycho Brahes Ungdom» и «Eren tabt og vunden» и лирические стихотворения «Lyriske Digte», (1842), которые принадлежат к числу лучших произведений датской литературы. С 1846 г. Гаух занимал кафедру эстетики при Кильском университете, а по смерти Эленшлегера — при Копенгагенском.

Соре, 25 августа 1835 г.

С особенным удовольствием прочел я Ваше письмо. Меня искренно радует, что мое признание Вашего таланта, которого я не мог не оказать Вам, могло доставить Вам некоторое удовольствие. Теперь я не только ценю Ваш поэтический талант, но и Ваше личное добродушие. Искренно благодарю Вас за присланную поэму «Агнета и водяной»; я нашел в ней немало блесток истинно поэтического дарования. Сказки же Ваши я еще не успел прочесть, но, как прочту, постараюсь поскорее сообщить Вам свое мнение о них. Что же касается моего прежнего несправедливого отношения к Вам, могу оправдывать себя лишь тем, что я не знал тогда Вашего прекрасного, прочувствованного стихотворения «Умирающее дитя». Знай я его, я бы, конечно, сразу составил себе о Вас совершенно иное мнение. Да, самое грустное для нас, писателей, еще не то, что нас несправедливо критикуют, преследуют и терзают люди без всякого поэтического чутья и рецензенты-садовники, которые охотно бы подстригли сад поэзии по линейке, не понимая, что высший порядок вещей, сама природа заставляет дерево пускать отпрыски вольнее, чем это желательно их ножницам. Как это ни грустно, еще грустнее, что часто нас не понимают даже и те, от которых мы, казалось, вправе были бы ожидать этого. История литературы изобилует примерами, указывающими нам, что многие, куда более выдающиеся умы, чем я, судили о замечательных талантах вкривь и вкось. Для нашего обоюдного утешения нам не мешает порыться в отзывах поэтов о поэтах же, — натолкнемся на поражающие факты, увидим, что нельзя полагаться даже на суд величайших гениев. Как же тогда полагаться на суд заурядных критиков? Вот несколько примеров. Корнель во всю жизнь не; понимал и презирал Расина; Аессинг и отчасти Гердер не ценили как следует Гете; Гете — Тика, Эленшлегера, Вальтера Скотта и, за исключением Байрона, почти всех гениев, выступивших после него самого. Шиллер не понимал и презирал Гольберга, а его отвергала и презирала вся новейшая школа. Менцель и Берне (а они ведь люди с крупными дарованиями) развенчивали Гете, где только могли. Остроумный Лукиан называл «Илиаду» Гомера безжизненной сказкой. О Бульвере, первом романисте Англии после Вальтера Скотта, все лучшие английские журналы много лет подряд отзывались, как о самонадеянном и бездарном шуте. Да если позволено будет после разговора о таких великих людях упомянуть о моей собственной незначительной персоне, то я открою Вам (но это должно остаться между нами, и я говорю это только для того, чтобы показать Вам свое доверие), что беспощадный, хотя и навряд ли несправедливый, приговор Эленшлегера, который он произнес над моим ранним и неудачным поэтическим произведением «Розаура», чуть-чуть не навсегда убил во мне поэта. Семь лет я не писал ни строчки, и только во время долгой и очень опасной болезни моей (которая, как Вы знаете, окончилась тем, что я лишился ноги) муза опять посетила меня и буквально спасла мне жизнь и в духовном, и в физическом смысле. Так вот как я вернулся к поэзии. Но чего бы я ни дал, чтобы вновь вернуть все те поэтические мысли и мечты, которые зарождались во мне в лучшие годы моей юности и которые я всеми силами и часто с невыразимой болью подавлял в себе. В этом случае справедливый суд подействовал на меня губительнее, нежели мог бы подействовать самый пристрастный. Ведь даже самый справедливый судья может судить лишь о том, что он видит перед собой, а не о том, что может дать то же лицо в будущем и что можно убить в нем одним суровым словом. К счастью, вообще скорее можно полагаться на похвалу, чем на порицание, раз только первая вполне искренна. Нельзя искренно хвалить поэтическое произведение, если оно не затронуло нашу душу, наше сердце; порицание же чисто мозговой продукт. Но, конечно, я не возвожу всего сказанного в правило, а лишь говорю, что так бывает чаще всего. Кроме того, критики по большей части занимаются в своих рецензиях самими собой и своим отношением к произведению, а не последним. Пора, однако, кончить, не то письмо мое, пожалуй, обратится в статью. Всего хорошего и будьте уверены, что никто больше меня не убежден в Вашем призвании и не будет искреннее меня радоваться Вашим успехам. — С истинным уважением и преданностью Ваш К. Гаух .

24 декабря 1835 г.

... Сердечное спасибо за второй выпуск сказок. Я их прочел с большим удовольствием. Первая сказка («Лизок с вершок») очень поэтична и содержательна, а «Дорожный товарищ», по-моему, еще лучше. Вам пришла поистине счастливая идея заставить отплатить бедняку Ивану за доброе дело — мертвеца. Описание ночного полета мертвеца и принцессы к троллю полно фантастической красоты. Не мешало бы Вам только, по-моему, пообстоятельнее объяснить, каким образом принцесса без всякой вины со своей стороны подпала под власть тролля; это увеличило бы интерес к ней. В сказочке «Нехороший мальчик» Вы удачно разрешили задачу рассказать детям, что-нибудь забавное по их вкусу, хотя настоящий-то смысл ее и может быть понятен лишь взрослым. Вообще я ставлю эти три сказки гораздо выше тех, что появились в первом выпуске. Заранее радуюсь предстоящему мне удовольствию познакомиться с Вашим новым романом; не сомневаюсь, что он хорош и что я найду в нем и фантазию, и чувство, которыми Вы, на мой взгляд, вообще наделены так щедро. Идите же смело по тому пути, на который вступили, старайтесь разрабатывать каждую данную тему так, чтобы она развилась как бы органически естественно, и как истинный художник не стесняйтесь отбрасывать все лишнее; как бы оно ни было красиво само по себе, оно все-таки может только затемнить главную идею. Поступайте так, и я надеюсь, что Вас оценят не только современники, но и будущие поколения... — Сердечно преданный Вам К. Гаух.

Соре, 4 марта 1836 г.

... Я согласен с Вами, что «аромат» (как Вы счастливо выразились) поэтического произведения играет очень важную роль. Особенно применимо это по отношению к цветам, растущим в саду романтизма. Но и с цветами поэзии происходит то же, что с обыкновенными: всего ароматнее дети ранней весны; напротив, те, что расцветают осенью, хоть и бывают пышнее и богаче красками, уже лишены аромата, отчего роскошный георгин и уступает скромной фиалке. Сколько есть прекрасных поэтических произведений, которые, однако, не вполне удовлетворяют нас, и, вникнув в дело хорошенько, поймешь, что нам недостает в них именно этого дивного, чудесного аромата. Впрочем, что понимаем мы, поэты! Ведь современные истинные знатоки и критики находят, что аромат — пустяк, что дело в правильности лепестков, а главное, в редкости, причудливости красок. Такой любитель-знаток побежит за тысячу миль ради некрасивого, но редкого тюльпана, и шагу не сделает, чтобы взглянуть на благоухающую розу. За тюльпаны и платят дороже, чем за розы, и голландцы поэзии торгуют ими на славу.... От души желаю, чтобы Вам (Вы ведь моложе меня) выпала лучшая доля, чем мне, чтобы Вы дали еще много произведений, которые бы не только доставили удовольствие публике, но и милость фортуны Вам. Она ведь, как известно, плохо дружит с Аполлоном, а между тем поэты очень нуждаются в ее милости. Повернет она им спину, и им за улыбки Аполлона приходится расплачиваться горькими лишениями.

Очень рад, что скоро выйдет новый Ваш роман. Желаю, чтобы он появился в более удачный момент, нежели мой. В данное время поэтическое произведение может произвести такое же впечатление, как фейерверк днем. Мало того что произведение отличается внутренними достоинствами, надо еще, чтобы оно появилось в подходящий момент, а тут опять мы во власти г-жи Фортуны. Писатель может лишь дать свой труд, но не воздействовать на настроение читателей, — им всецело располагает она. Число людей, способных и желающих отрешиться от насущных интересов минуты ради чуждого им мира, как бы там он ни был прекрасен, очень не велико. Большинство же, напротив, требует от поэта, чтобы он пел им о том, что интересует их в ежедневной будничной жизни. В эпоху увлечения политикой и поэт должен, следовательно, быть политическим писателем, и, право, я думаю, что в такое время, как наше, не стали бы слушать самого Аполлона, если бы он стал петь не о политике. — Жена шлет вам дружеский привет. Истинный друг Ваш и преданный Вам К. Гаух.

Соре, 8 января 1837 г.

... Желаю Вам поскорее осуществить свое желание — попасть в Германию! Что же до Ваших предчувствий скорой смерти, то на них мы поставим крест. В Ваши годы не так-то легко умирают, да кроме того, если поэт воистину воодушевлен своей задачей, он не умрет, пока не выполнит ее. Гердер на смертном одре сказал: «Подайте мне великую мысль, и я воскресну!»...

Все, кроме меня, здоровы; я сильно простудился. Жена шлет Вам дружеский привет. Вильям часто о Вас вспоминает, он очень любит Вас. Скорее приезжайте к нам в Соре! — Глубоко преданный Вам К. Гаух.

Соре, 6 ноября 1837 г.

... Ради Бога не отчаивайтесь! Все-таки Вам дано бесконечно много в сравнении с другими. И не думайте, наконец, что, достигнув хотя бы и высшего земного счастья, Вы будете воистину счастливы. Помните, что Ваша внутренняя тоска навеяна Вашим гением, она-то именно и придает Вашим песням красоту и колорит, так не старайтесь же отделаться от нее. Все мы должны примириться с невозможностью достичь на земле высшего блага, что же касается земных благ, то Вам следует вспомнить, что Провидение вело Вас до сих пор к ним самыми удивительными путями, следовательно, Вы можете спокойно доверяться ему и впредь. Вам нечего и сравнивать свою судьбу с судьбой Вашего скрипача, хоть Вы и испытали подобные же лишения и горькую нужду. Между вами огромная разница: ему так никогда и не удалось показать свету сокровищ своей души, а Вам уже удалось вывести на свет Божий порядочную долю их. Наконец, замечу Вам, что и все истинные поэты могут сказать словами Гете: «Was ich litt und was ich lebte, sind hier Blumen nur im Strausz» (Все, что я перестрадал и пережил, является здесь только цветами в букете). Именно страданиями-то и обуславливаются правдивость и оригинальность, отличающие всякое истинно поэтическое произведение. — Ваш преданный друг К. Гаух.

Соре, 24 ноября 1840 г.

Милый, дорогой Андерсен! Как мне жаль, что нам не удалось повидаться перед Вашим отъездом, — Вы уехали в таком печальном настроении. Нам, поэтам, приходится по милости нашей слишком развитой фантазии страдать от всевозможных обид сильнее, чем всем прочим людям: зеркало нашей фантазии часто отражает все эти обиды в увеличенном виде. — Но всеобщее признание Вашего таланта, которое Вы встретите в Германии, скоро залечит и большие, и маленькие раны, нанесенные Вам на родине. Вообще же (позвольте мне, старику, тоже испытавшему в жизни много невзгод, сказать Вам это) Вам надо учиться искать удовлетворения и утешения в себе самом, а не вне. До тех пор, пока Вы будете придавать слишком большое значение мимолетным похвалам капризного света и трубному гласу газет, Вам нечего и думать обрести истинный душевный мир, свойственный истинному поэту. Довольство и награду себе Вы должны черпать в тайниках Вашей собственной души, переполненных сокровищами поэтического мира. Раз мы сознаем сами, что душа наша оскудела, нас не в состоянии обогатить никакие похвалы в мире, если же мы сознаем, что мы богаты истинными сокровищами души, что нам легко вознестись на крыльях музы, мы и становимся выше всяких порицаний и насмешек. Вы обладаете слишком крупным талантом, чтобы не суметь стать выше минуты; уйдите с головой в свой труд и не столько заботьтесь стяжать похвалы, сколько заслужить их, а тогда и все остальное придет само собою. Вы ведь не из тех поэтов, что видят в поэзии лишь средство для достижения тех или других посторонних целей; Вы не только добросовестно трудитесь, но живете и дышите своими поэтическими трудами, думаете о них день и ночь, так неужели такой богатый источник блаженства не может с лихвой вознаградить Вас за всякие горькие лишения? Вы родились властелином своей области поэзии, зачем же Вы сами хотите умалить свое достоинство? Стоит ли отчаиваться из-за того, что nicht alle Iudendtraume reiften (не все мечты молодости сбылись)? Впрочем, это пройдет: душа поэта отличается удивительной гибкостью и упругостью, выпрямляется, как бы ее ни угнетали. — Искренно, всем сердцем преданный Вам К. Гаух.

20 ноября 1843 г.

Милый, дорогой Андерсен! Сердечно благодарю Вас за дорогой подарок; я прочел его с таким удовольствием. Особенно сильное впечатление произвел на меня последний рассказ «Безобразный утенок». По-моему, это одна из наилучших Ваших сказок, и я считаю ее даже классической в своем роде. Она совершенна и сама по себе, и мораль вытекает из нее вполне свободно, естественно. Она дышит глубокой правдой, и страдания бедного лебедя, попавшего в общество ниже себя, обрисованы в немногих, но очень ярких и типичных чертах. История о коте и курице, причислявших себя к лучшей половине мира и презиравших все остальное, что не умеет мурлыкать или нести яйца, повторяется постоянно и повсюду. Слова же «Не беда родиться в утином гнезде, если вылупился из лебединого яйца» — так и просятся стать пословицей, если только это уже не пословица [В письме к Ингеману от 28 августа 1845 г. А. говорит: «... Мне хотелось бы написать Гауху по поводу сказок. Он однажды высказал мне в письме свое удовольствие по поводу пословицы: «Не беда родится в утином гнезде, если вылупился из лебединого яйца». Я, кажется, не успел тогда обратить его внимание на то, что это мои собственные слова, непосредственно вылившиеся из самой сказки, а не пословица. Подобных афоризмов немало найдется в моих сказках, и все они принадлежат мне самому».]. Поздравляю с этим рассказом и Вас, и нас. Давайте нам побольше таких! — «Ангел » также прекрасен, «Парочка» презабавна, «Соловей» нравится мне меньше, но «Безобразный утенок» верх всего! — Дружески преданный К. Гаух.

30 апреля 1851 г.

... Я обещал написать Вам несколько слов о Вашей последней книге («По Швеции»), которую Вы были так добры прислать мне. Я прочел ее с большим удовольствием и не скрою от Вас, что эта книга нравится мне больше Вашего «Базара», именно потому, что Вы в ней не так разбрасываетесь. Здесь все лучи Вашей фантазии и чувства являются как бы сосредоточенными в одном фокусе, и так как им, кроме того, приходится освещать меньшее пространство, то они сильно и выигрывают в яркости и интенсивности. Эта книга именно такова, какою она, по-моему и должна быть, она от начала до конца проникнута тем духом, который отличает Швецию, и Вы сумели понять и схватить его со всей свежестью и живостью своей восприимчивости. Меня так радует, что Вы продолжаете сохранять то, что я считаю отличительной чертой истинного поэта — неувядаемую свежесть и юность духа, не поддающуюся времени. Надеюсь, что Вы сохраните эту юность духа и до старости, до того крайнего предела жизни, когда на нас налагает руку смерть и когда наша внешняя земная оболочка уносится волнами Леты. Вообще же поэты нередко дряхлеют и изнашиваются духовно еще прежде, чем кончится их физическое лето. Но Аполлон-то вечно юн, и истинные его избранники и остаются юношески свежими духовно несмотря на отпечаток, налагаемый временем на внешнюю оболочку их духа. Состариться же духовно для поэта то же, что перестать быть поэтом, но Вам этого, по-моему, нечего бояться! — С истинным уважением дружески преданный Вам К. Гау x.

9 июля 1855 г.

... Из «Сказки моей жизни» я успел прочесть лишь кое-какие отрывки и подробную беседу о ней отлагаю, пока не прочту ее всю. Но насколько могу судить теперь же, книга эта не только свидетельствует о Вашем таланте рисовать яркие, выпуклые картинки из жизни, но вся светится детским, милым добродушием и простодушием, свойственным истинно поэтической натуре. Из этой книги я узнал, что Вас сравнивали с Жаном Полем; мне кажется, что Вы особенно напоминаете его Вашей сердечной добротой, а Жан Поль, насколько вообще можно судить о писателе по его сочинениям, был один из лучших людей, когда-либо живших на земле. Эта-то Ваша сердечная доброта и чистота заставила бы меня — узнай я ее при иных условиях — полюбить Вас, если бы Вы даже не написали ни одной строчки, и если бы Ваша известность не пошла дальше стен тесной хижины, в которой Вы увидели свет. — Истинный друг Ваш и сердечно преданный Вам К. Гау x.

13 августа 1855 г.

... На днях я перечитывал Ваши, как Вы их назвали, «Истории». Чудный летний день как нельзя более соответствовал чтению их и еще усиливал прекрасное впечатление. Особенно захватила меня «История года». Выдался как раз такой чудный летний день, когда резво кружатся на солнце бабочки, в траве жужжат пчелы, в воздухе стоит такая тишина, что не шелохнется ни один листочек, и когда вот так и чувствуется вокруг присутствие таинственных духов, ткущих зеленые летние ковры, окрашивающих цветы и смотрящих на нас своими светлыми, как солнце, очами сквозь листву дерев; вот я и вздумал перечесть «Историю года». Это чудная вещь и по чувству, и по поэтической полноте, и по фантазии. Эта Ваша сказка — одна из многих моих любимых, доказывающих, что в смелости замысла-то и кроется глубочайшая истина. Так это и должно быть. Чем глубже корень поэтического произведения уходит в почву истины, тем свободнее и смелее подымается его вершина к небу, озаренному солнцем, отблеском вечерней зари или сиянием звезд. В этой сказке Вы аллегорически изобразили весенний блеск, летнюю полноту и осеннюю грусть человеческой жизни. Такими именно и должны быть произведения подобного рода; нечто подобное же дали Вы и в «Безобразном утенке» и во многих других сказках, в которых куда больше поэзии, чем во многих знаменитых и длинных поэмах. «Пропащая» и «Иб и Христиночка» тоже прелестные рассказы. Особенно дороги мне — всюду, где я ни нахожу их у Вас, а это случается весьма часто — Ваша сердечность, любовь к человечеству и Ваш юмор, которые позволяют Вам заставить звучать речи петуха или курицы такой живой пародией на человеческое скудоумие, встречающееся и в высших, и в низших слоях общества, и в залах богачей, и в темных подвалах бедняков. «Сказка моей жизни» читается с большим интересом; несколько дней тому назад я говорил о ней с министром народного просвещения, с Кригером и другими, и все были того мнения, что удивительная сказка жизни, которую Вы дали нам, производит не только поэтическое впечатление, но имеет перед другими поэтическими произведениями еще то преимущество, что является правдивым рассказом о пережитом, отчего ее и читаешь с двойным удовольствием. Не скрою, что я не раз ощущал в душе горечь и печаль, читая о ледяном равнодушии и ядовитой злобе, проявленных нашими земляками. Но, слава Богу, теперь в сочувствии Вам нет недостатка, и если в Вашей жизни и было много пасмурных дней, то зато теперь ее озаряет солнце, и блеск его становится с годами все ярче и ярче — вот это лучше всего!.. Всего хорошего, милый, дорогой друг! Только бы это письмо застало Вас. Навестите же нас, когда вернетесь! — Неизменно преданный Вам К. Гау x.

26 декабря 1859 г.

Милый, дорогой Андерсен! Чувствую потребность хоть несколькими словами поблагодарить Вас за Ваши последние сказки и особенно за историю «На дюнах». Это положительно одна из лучших, когда-либо написанных Вами. От души поздравляю Вас с тем, что Вы продолжаете сохранять ту свежесть и юность, которыми так и дышит Ваша поэтическая натура. Я недавно сильно простудился и еще с трудом держу перо в руках, но все-таки не счел возможным долее откладывать написать Вам и поблагодарить Вас. Ваша твердая вера в вечную жизнь за гробом сообщает всем Вашим произведениям тот романтически-поэтический отблеск, отсутствие которого, к сожалению, составляет такой существенный недостаток большинства современных поэтических произведений, какими бы достоинствами они ни отличались в других отношениях. Эти, последние, произведения можно сравнить с ландшафтами, лишенными ясного неба, и не освещенными ни солнцем, ни луной, ни звездами! В Ваших же произведениях все это бесспорно есть, и, кроме того, они еще проникнуты своеобразным детско-наивным миросозерцанием, в изображении которого у Вас в наш век материализма нескоро найдутся соперники. — Всего хорошего! Неизменно преданный К. Гаух.

30 декабря 1861 г.

Искреннее спасибо Вам, дорогой друг, за Ваше теплое сочувствие и столь же горячее спасибо Вам за сборник Ваших чудных сказок и рассказов. «Дева льдов», по-моему, одна из наилучших Ваших сказок. В ней так и встает перед нами величественно прекрасная и в то же время грозная альпийская природа. Ваша фантазия сильна и богата красками — об этом и говорить нечего, а к этому надо еще прибавить Ваше умение рисовать такие прекрасные, романтические картины, поражающие глубиной замысла. Душевная же чуткость Ваша говорит, что Вам нечего опасаться окаменеть с годами, как это, к сожалению, часто случается даже с истинно талантливыми писателями...

Вы, бесспорно, самый оригинальный из наших писателей. Своими сказками Вы проложили новый путь в области поэзии; предшественников у Вас не было, последователей же найдется и теперь, и впредь немало, но едва ли они не будут только бледными копиями богатого фантазией оригинала. Сказку «Улитка и розовый куст» можно было бы также назвать «Критик и поэт». Эта сказка, как она ни мала, является мировой картиной, как и многие Ваши сказки, включенные в столь же тесные рамки. И это Ваше умение дать так много в малом и является, без сомнения, одной из тех основных особенностей Вашего таланта, которые приобрели Вам такую большую публику, столько славы и признания даже в отдаленнейших странах. — «Психея» также очень мила и глубока по идее, но на меня произвела все-таки такое болезненное впечатление, что я, желая отделаться от него, должен был перечесть ее в обратном порядке с конца к началу. Дай Вам Бог навсегда сохранить эту свежесть и жизненность таланта, и да благословит Он Вас как поэта и как человека! — Всем сердцем преданный Вам К. Гаух.