Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Об Искусстве. Дальние виды
... Тогда он попросил:
— Поведи меня к Богу.
Она повела его за собой во врата Сан Никколо и была рядом с ним, как свет, в прохладной тени переулка. Рука в руке, словно возглавляя какое-то длинное праздничное шествие, взошли они по ступеням этой церквушки. Там, внутри, они долго молились, стоя на коленях, — одни посреди всех.
И тогда Бог стал очень богат. ...  Полный текст

ПИСЬМА К АНДЕРСЕНУ

От Б. С. Ингемана

Ингеман Бернард Северин, один из самых популярных датских поэтов-романистов (1789—1862). Его историческая поэма «Valdemar den Store og hans Moend» (1824) положила начало целому циклу его исторических романов, получивших огромное распространение по всему свету и ставших народным чтением: «Valdemar Sejer» (1826), «Erik Menveds Barndom» (1828), «Kong Erik og de Fredlose» (1833), «Prinds Otto af Danmark» (1835); завершается этот цикл поэмой «Dronning Margrethe» (1836). Весьма любимы в Дании также его религиозные песни «Hoimessepsalmer», проникнутые любовью и кротостью и доставившие автору прозвище «светлого Бальдура датской поэзии». См. «Сказка моей жизни», стр. 116 — 117.

Соре, 20 мая 1826 г.

... Вооружитесь спокойным, свободным мужecтвoм, положитесь на Божью помощь и имейте доверие к дарованиям, которыми Он наделил Вас, и Вы, без сомнения, достигнете того, к чeму серьезно стремитесь. Если пoчувcтвyeтe желание побеседовать со мной, что-нибудь сообщить мне, пишите мне, не стесняясь, я защиту Вам откровенностью за откровенность. Мое дружеское участие, лучшие пожелания и немалые надежды будут сопровождать Вас на всем протяжении Вашего пути. Ваш смелый девиз «aut Caesar aut nihil» кажется мне, однако, порядочно таки языческим. В царстве истины последние станут первыми и младшие старшими. Дело не в том, за кого нас принимают здесь, главное — esse, non videri [быть, а не казаться.], в какой же степени — в руках Божьих. Но если только вообще приносишь хоть какую-нибудь пользу в свете (а это необходимо), то живешь недаром.

Всего хорошего! Всякое доброе известие о Вас порадует меня, а Вы сами всегда, когда только время позволит Вам, будете у нас желанным гостем. — Ингеман.

1828 г.

... Теперь Вы окончили училище и намереваетесь самостоятельно вступить на литературное поприще. Желаю Вам прежде всего поскорее, без особых колебаний и отклонений в сторону, найти ту дорогу, которая соответствует Вашим силам и способностям. Желаю затем, чтобы Вы ясно сознавали, к чему хотите приложить свои силы, и стремились к высокой цели, не гоняясь за минутным успехом. Вполне одобряю Вашу склонность прислушиваться к честным отзывам о Ваших трудах и нахожу также вполне естественным, что Вы во избежание односторонности желаете ознакомиться с мнениями различных людей. Но если Вы, однако, станете обращаться одновременно к массе людей самых противоположных взглядов, то даже самые честные, беспристрастные отзывы только смутят, собьют Вас с толку. Если Вы иногда действительно стоите, как Геркулес, на распутье, то Вам прежде всего нужно разобрать с кем Вы имеете дело, поэтому и желаю Вам побольше прозорливости. Вообще предпочитайте (как и в своей «Прогулке») живого гения фантазии педантке Эльзе [«Эльза педантка» — одно из действующих лиц комедии Гольбера «Barselstuen» , («Поздравления с новорожденным»), говорящая книжным языком.], смело идите впереди времени, становитесь выше его мелочных интересов и мерьте высоту здешнего мира на аршин вечности! Но не презирайте в своем высоком полете ни единой самой ничтожной души, если только она стремится к совершенству и просветлению; пусть Вам всегда сопутствует любовь! Другими словами — не увлекайтесь легкомысленной игрой с поэзией, которую часто позволяют себе даже очень талантливые поэты. Если Вы действительно чувствуете призвание к поэзии, то и чтите ее в себе! Пусть она будет для Вас святыней, осквернить или бросить которую не заставит Вас ни ложный минутный успех, ни обидная, несправедливая критика. А затем всего хорошего! Храни Вас Бог! — Ваш Б. С. Ингеман.

Соре, 31 января 1830 г.

... Что же до Ваших сказок, то мне нравятся в них все те места, где Вы просто рассказываете или описываете без всяких притязаний на остроумие или на сатиру. Простой, наивный, сердечный тон рассказа лучше всего соответствует таким сказкам для детей. Напротив, стремление подшучивать над тем, что рассказываешь, совсем не отвечает цели и уничтожает всякую поэтическую иллюзию рассказа.

Музеус и Виланд, рассказывая сказки, часто, по-моему, сами вредили впечатлению своим подшучиванием и погоней за остроумием. Надо сначала самому всецело уйти в мир невинной детской фантазии, а потом уже звать туда и других. О Вашей же способности к этому я сужу по некоторым отдельным местам, жаль только, что Вы не везде выдержали этот тон.

Итак, я высказал Вам свое мнение, указал, что мне понравилось и что не понравилось в этом выпуске сказок. Подробнее о них при встрече. Прислушивайтесь к каждому мнению, но идите лишь по той дороге, которую указывают Вам Ваш собственный талант и сердце в светлые минуты вдохновения! Тогда и поэтические зародыши, пробивающиеся в Вашей душе, не заглохнут... — Дружески преданный Ингеман.

Соре, 9 января 1831 г.

Дорогой Андерсен! Мое спасибо за присылку нового сборника Ваших стихотворений и за то доверие и дружбу, которую Вы оказываете мне, должно заключаться (я знаю, что Вы именно этого и желаете) в откровенном изложении моего мнения, которое подскажет мне мое расположение к Вам. Как упомянутая книга, так и письмо Ваше отзывается горечью, что меня очень опечалило — я боюсь, что перевес такого настроения повредит Вам и в Вашей литературной деятельности, и в жизни вообще.... Мне кажется, что Вы чересчур торопитесь дать волю каждому поэтическому порыву, не давая ему созреть; Вы как будто насильно раскрываете почки цветов Вашей души, чтобы заставить их зацвести раньше времени. И не выискивайте, пожалуйста, воображаемых несчастий! Не успеете оглянуться, как они станут действительными. — Дружески преданный Вам Ингеман.

1832 г.

... Всего больше повредила развитию Вашего поэтического дарования, без сомнения, та доверчивая, почти детская готовность, с которой Вы бросились в объятия тысячеязычной и капризной большой публики, в пруд пустого светского общества, не успев еще дать себе самому ясного отчета в своих силах и способностях. Вы не успели еще обрести должной устойчивости, и вот людские толки и насмешки играют Вами теперь, как мячиком. Погоняя кнутом свою фантазию и пришпоривая чувство, Вы, как лунатик, все бродите в обществе, в театральном и в газетном мире, и вследствие этого как бы ежедневно выдергиваете из почвы дерево Вашей жизни, чтобы посмотреть — пустило ли оно корни, тогда как ему надо дать спокойно расти и набираться сил, без этого ему не зацвести и не принести плодов. Ваше письмо говорит о таком упадке сил, что я принужден откровенно указать Вам причины Вашего горя и замедления развития Вашего таланта. Примитесь усердно за изучение какого-нибудь предмета, который может дать пищу Вашей фантазии, например, истории, не поддавайтесь вечному зуду творчества, истощающему Ваши духовные силы, махните рукой на пустое светское общество и не берите в руки газет! Поменьше заботьтесь о поэте и лавровом венке, а побольше о самой поэзии, но и не убивайте птицы песни, чтобы повынуть из нее все золотые яйца зараз.

Не знаю, хорошо ли будет Вам теперь отправиться путешествовать; по-моему, Вы больше нуждаетесь в самососредоточении, нежели в рассеянии. Но раз представляется случай, пожалуй, нельзя не пользоваться им. — Чуть было не забыл дать Вам еще один добрый совет, знаю, что Вы примете его так же благодушно, как он дается — никогда не читайте своих стихов в обществе или кому бы то ни было, кроме самых близких друзей, и никогда не пишите в газетах! Бог да благословит Вас, всего хорошего и побольше мужества и твердой воли! Жена кланяется Вам. — Ваш преданный Ингеман.

Соре, 13 февраля 1837 г.

Дорогой Андерсен! Спасибо за мысленные дружеские визиты и за то, что Вы преодолели свое нерасположение и все-таки написали нам! Я тоже неохотно берусь за перо, если меня не побудит к этому какой-нибудь внешний толчок вроде письма или т. п., хотя в темах для беседы с отсутствующими друзьями у меня и никогда не бывает недостатка. В числе милых, дружеских лиц, которые часто навещают нас духовно в нашем уединении, находитесь и Вы. И всякий раз, как я мысленно вызываю в памяти Ваш образ, он как будто проходит перед моими глазами все фазисы своего преображения из гимназиста в богатого сердцем и фантазией и столь длинного поэта, что на нем можно было бы сделать узел, а то и два, а он все-таки не стал бы от того ни толще, ни короче! Но, дорогой А., разве я такой уж седовласый ветеран, что Вы лично как-то чуждаетесь меня, между тем как мы так близки друг другу по духу? Как Вы являетесь не только подающим надежды юношей, так и я не только заслуженный поэт, развалившийся на лаврах и протягивающий младшему собрату два пальца, когда тот подает ему всю свою честную руку. Надеюсь показать Вам, что я еще не так стар и могу еще писать любовные песни, хотя бы и от лица тысячелетнего героя (подразумеваю здесь Гольгера Данске). Причем года и возраст, когда речь идет о взаимной дружбе и сердечных отношениях поэтов. Замашка считаться старшинством одна из мещанских замашек прозаического мира. — Я заранее и радуюсь Вашему новому роману, все равно напишете ли Вы его по заранее обдуманному плану или нет. Бессознательный план, скрытый в самой идее и развивающийся сам собою, свободно и естественно, без сомнения, лучше всякого искусственного плана, как наиболее соответствующий естественному проявлению самого поэтического гения. Размышление часто набрасывает такой план, который истинное вдохновение с улыбкой перечеркивает накрест; когда гений готовится разрешиться детищем, разум не в состоянии угадать — будет ли это девочка или мальчик, что и безразлично — была бы только живая душа в нем... — А верно ли я прочел, не ошибся ли? Неужели Вы полагаете, что мне не нравятся Ваши сказки? Второй выпуск мне чрезвычайно понравился, и я давал его читать моим детям. О том же, что мне не нравится в первом — мы уже говорили. Зато я знаю, что о втором Вы, кроме похвал, ничего от меня не слыхали...

1837 г.

Спасибо за Ваше дружеское посещение и за то, что Вы познакомили нас со своим «Скрипачом». Я считаю его истинно поэтическим произведением, которого не умалит никакая «превосходная» критическая статья кого-либо из наших самозванных судей-эстетиков. То же я думаю и об «Импровизаторе», вопреки всем критическим перьям и «ногтям» [Намек на привычку делать на полях книги отметки ногтем. — Примеч. перев. ]; от них не ушел ведь еще ни один сколько-нибудь выдающийся датский поэт, но ни одного из поэтов они и не стащили с крылатого Пегаса и не выбили из седла. Поэзия неуязвима и, собственно говоря, довольно пошло и неоригинально причислять себя к сонму наших «оскорбленных» поэтов, сердца которых разорваны в клочья ногтями критиков, и ни одному мало-мальски талантливому поэту не следовало бы отныне признаваться, что он «оскорблен». До тех пор, пока представители философии искусств и красоты не остригут себе ногтей, не оденутся и не станут вести себя прилично и с тактом, до тех пор им никого и не уверить, что у них есть вкус к прекрасному; пока критика наша не признает любви и не руководится любовью, ей и приходится мириться с тем, что поэты не видят в ней ничего, кроме предмета для смеха и сатиры. Я, впрочем, не призываю Вас к этому, но повторяю: пока философия искусств не станет сама поэзией, она может лишь расстраивать поэтов и на нее лучше совсем не обращать внимания. От этого принципа я отступил в течение двадцати лет всего лишь раз. Но, промахнувшись и отравившись раз, нужно поскорее принять противоядие и быть осторожнее впредь; это вполне в порядке вещей. Итак, не думайте больше — если только можете — о болтовне критиков, которая так расстроила Вас; я ее не читал да и не намерен читать...

Соре, 26 ноября 1837 г.

Дорогой Андерсен! Сердечное спасибо за «Скрипача» и за дружеское расположение, заставившее Вас посвятить мне и Гауху эту обоим нам дорогую книгу.... Пусть же критика говорит себе, что хочет! Наша современная критика похожа на страуса — знай разевает клюв, словно желает проглотить лебедя поэзии, который, едва вылупившись из яйца, уже взлетел к небесам. Пока у философии искусств не вырастут поэтические крылья, ей не догнать птицы поэзии; когда же это наконец случится, они вместе взовьются к небу. Но едва ли это случится в наше время. Я, как и Вы, не ожидаю, чтобы заветные идеи моей поэзии верно отразились в мутном пруде, где квакают лягушки.... Жизнь каждого поэта — звезда, которая может отразиться в неискаженном виде лишь в колодце глубокомыслия. Но можно ведь обойтись и без этого — надо только уметь различать ее на ее настоящем месте — в небе, а на это способны многие, пусть они и не понимают, что именно видят и любят. Любят и чувствуют поэзию многие, но понимают ее немногие... А теперь Бог да благословит Вас! Бросьте думать о критике и надейтесь на могущественную власть поэзии над сердцами! Сердечный привет от моей Лючии, она также в восторге от «Скрипача» и столько же радуется самому произведению, сколько и за поэта. — Преданный Вам Б. С. Ингеман.

Соре, 2 января 1838 г.

Дорогой Андерсен! Вам предназначается первое мое послание в нынешнем году. Сердечное спасибо за Вашу дружбу, которой Вы дарите меня столько лет и за которую я, отдавая полную справедливость Вашему таланту, уму и сердцу, плачу Вам взаимностью. Желаю, чтобы это письмо застало Вас в лучшем настроении, нежели продиктовавшее Вам Ваше последнее письмо. Вы мне представляетесь птицеловом, у которого и на обоих плечах, и в обеих руках, и даже на носу сидит по певчей птичке, а он знай вопит о том, что все жареные рябчики пролетают мимо его рта или что их, пожалуй, и вовсе нет в природе. Разве не слетели к Вам с неба все эти певчие птички без особых усилий с Вашей стороны и разве мало радости доставили они и Вам самому, и другим? Так стоит ли жалеть, что не все птицы нашей прозаической жизни были так же предупредительны? К тому же сами Вы перелетная птица, которую вечно тянет на юг, так Вам ли жаловаться на то, что Вам не удалось свить себе прочного гнезда здесь, на севере! Теперь Вы летаете вольной пташкой над всеми зелеными лесами мира и ищете себе зеленой веточки [Намек на датскую поговорку: «At komme paa en gron Gren» — «Попасть на зеленую ветку», соответствующую русской: «Как сыр в масле катается». — Примеч. перев. ], на которой можно свить себе гнездо, ну, и что же? Может статься и найдете и даже скоро — прошение ведь подано, а Бог до сих пор ведь не оставлял Вас. Зачем же Вы так упорно затыкаете уши от пения жаворонка надежды и слушаете лишь вой совы уныния? — И если уж говорить о мещанском благополучии, то и мне ведь повезло в жизни не больше Вашего; я прожил добрую треть человеческой жизни, да еще десять лет был женихом, прежде чем наконец нашел зеленую ветку в Соре и свил себе здесь гнездо. Да знали бы Вы, каково сидеть, вот как я, 15 лет на одном месте, не видя ничего, кроме этого озера, леса, да мельком получужой мне столицы и двух-трех спектаклей в год, и не стяжать себе других венков, кроме тех, что плетут нам из терна Мольбек с К° — так Вы навряд ли согласились бы променять свое вольное порхание по «интеллигентным кружкам столицы» на мое идиллическое одиночество в этом укромном углу вместе с жалованьем, кафедрой, десятком студентов и постоянным исправлением ученических работ! Вы (как и я когда-то) имеете даровой билет в прекрасный, огромный мировой театр; книги Ваши говорят не только по-немецки да по-шведски и норвежски, как большинство моих, но еще и по-французски; Ваше жизнеописание тоже отпечатано по-французски, — черт возьми, да Вы просто баловень счастья!.. Желаю Вам быть им и в новом году. Поскорее уведомьте об успехе Вашего ходатайства! Во всяком случае голову выше, к небесам! — Вспомните шиллеровский «Раздел земли». Будем довольны нашим уделом на Олимпе, если грязная земля отказывает нам в равном наделе с филистерами! — Бог да благословит Вас! Сердечный привет от моей Лючии и от всего семейства Гаух; я передал им Ваш поклон. — Ваш Б. С. Ингеман.

Соре, 17 января 1838 г.

... Вы все печалитесь, что не можете поднять из глубины своей души того сокровища, которое минутами кажется Вам и дороже, и благодетельнее всех известных Вам сокровищ, добытых другими поэтами. По-моему, эта Ваша печаль ничто иное, как предчувствие вечного и бесконечного, свойственное каждой глубоко чувствующей поэтической натуре. Сокровище же это не есть принадлежность отдельного человека; это именно тот вечный источник, обеспечивающий жизнь вселенной и обещающий создать для нас новую землю и новое небо. Если бы даже этот источник был только земным океаном, то и тогда его не осушил бы ни один поэт, как и сам Тор не осушил рога, опущенного концом в море [Одно из тех испытаний, которым подвергся Тор в Иотунгейме. (Сев. миф. ).]. Каждое даже самое удачное произведение есть лишь капля из этого океана идей, омывающего все миры поэзии...

Соре, 27 июля 1842 г.

Дорогой Андерсен! Радуемся тому, что Вы опять чувствуете себя веселым и довольным родиной, хотя уже одной из своих длинных ног и готовы шагнуть в Испанию или в Африку. Но вполне в порядке вещей, что Вы сначала хотите опорожнить все карманы своего дорожного пальто и показать нам, что вывезли из своего греко-турецкого путешествия. Вполне понятно также, что Вы пока живете одной поэзией, ведете жизнь холостяка, желаете ознакомиться с белым светом елико возможно. Желаю Вам исполнения всех желаний и успеха и за границей, и у нас; но, если Вы не хотите, чтобы Вам докучали насмешками и упреками, то Вы должны молчать о своих успехах, как тот генерал, которого произвели в этот чин с условием, чтобы он никому не говорил об этом. Право, по-моему, Вы сами себе причиняете неприятности своими рассказами журналистам о Ваших успехах за границей; Вы этим только взбалтываете их души, "и со дна их подымается осадок зависти. Другое дело сообщить об этом друзьям, которые готовы принимать участие в каждой Вашей радости...

Соре, 26 января 1847 г.

Дорогой Андерсен! В воскресенье получили Ваше милое письмо и Вашу биографию на немецком языке. Я сейчас же взялся за нее и не выпустил из рук, пока не дочитал до конца. Интересно с начала до конца и местами удивительно трогательно! Всего трогательнее, по-моему, описание Вашего детства и Вашей любви и доверия к вечному Промыслу. Я читал историю Вашей жизни и развития просто как увлекательную сказку, и она лишний раз убедила меня в том, что самые печальные и горестные события нашей жизни часто являются чем-то вроде наносимых земле лезвием плуга и зубьями бороны глубоких ран, из которых потом вырастают цветы и колосья. Оглядываясь назад на такие события, мы с удивлением видим, что не будь этих горестей, в нас никогда не развились бы те качества, в которых мы, может быть, больше всего и нуждались бы в жизни. Главное поэтому — и терпя испытания, и вспоминая о них, любить не только бесконечно милостивого Вседержителя, но и слепых и с виду бессердечных ближних наших, послуживших бессознательным орудием Его воли. В сущности с каждым почти человеком повторяется история Иосифа, и это-то невольно трогает каждое детски чистое сердце...

Соре, 18 февраля 1847 г.

Дорогой Андерсен! Благодарю за вторую часть сказки Вашей жизни и за дружеское письмо! Вы желаете знать, какое впечатление произвела на нас эта часть. — Мы душевно порадовались тому, что Вы так спокойно и умиротворенно смотрите на оставшиеся позади треволнения жизни, чувствуете себя теперь счастливым и благодарите Господа, направляющего как судьбы вселенной, так и отдельных лиц. Не скрою, однако, что изложение истории Вашего развития в первой части всего интереснее. Причина, однако, в самом содержании, а не в изложении.

Жена благодарит Вас за книгу и за дружеский привет и просит передать Вам ее поклон. Особенно заинтересовали нас обоих чисто объективные описания и характеристики, как, например, описания Фёра, Вернэ, характеристика Дженни Линд. Рассказы о Ваших отношениях к разным, так именуемым, высоким персонам и к знаменитостям также очень интересны для Ваших ближайших друзей, да и Вам самому, конечно, приятно перебирать в памяти такие моменты жизни, но многое из этого относится все-таки к таким вещам, которые часто слышит и затем забывает каждый любимый публикой поэт или артист, и эта часть Вашего жизнеописания, пожалуй, меньше всего может заинтересовать читателей-иностранцев [Эта часть автобиографии Андерсена поэтому значительно и сокращена у нас. Примеч. перев. ]. Скажу прямо — и мы предпочли бы прочесть обо всем этом в частном письме, а не в книге...

Соре, 27 октября 1857 г.

Дорогой друг! Спешу ответить на Ваше дружеское письмо и, если возможно, прислать Вам лекарство против эпидемической болезни, распространенной у нас больше, чем среди более крупных наций. Я говорю о миазмах aura popularis, вызываемых слабым пищеварением нашей малочисленной читающей публики и связанными с ним прихотливостью, разборчивостью и желанием браковать даже (и это, пожалуй, чаще всего) произведения счастливцев, признанных любимцами публики. В эпоху эпидемии духовной aria cativa и связанного с ним расстройства желудка, публика заболевает даже от зрелых плодов. И вот бранят фрукты, вместо того, чтобы бранить свой слабый желудок. Впрочем, плоды-то от этого нисколько не страдают, они могут и без всяких приспособлений или заготовлений впрок сохраниться свежими для более здорового поколения. И природа, их творец, страдает от этого не больше; весь ущерб терпит сам контингент читателей хилого пяти-десятилетия или целого поколения. Но вполне допускаю, что и самой матери-природе скучно да и жалко глядеть, как страдают от эпидемии ее хилые детки! — Лес стоит теперь в прекрасном, наводящем на серьезные мысли осеннем уборе, глядя на него, вспоминаешь о скоротечности жизни и о ее «продолжении» и невольно благодаришь Бога и за то, и за другое! Не желайте себе ни шестидесятитысячного выигрыша, ни счастья быть бесплодным деревом, которое не трясет и не обрывает никакой расшалившийся юноша-прохожий! Ваше сравнение довольно метко и красиво, но не станем же завидовать сухой смоковнице, проклятой Спасителем. Лучше попросим Бога даровать нам внутреннюю силу и свежесть мнимо засохшей виноградной лозы, пока нас не пересадят в иную почву! Сердечный привет от нас обоих! — Ваш Б. С. Ингеман.

Соре, 24 января 1860 г.

Дорогой друг! Радуемся оказываемым Вам поощрению и расположению, поддерживающим бодрость Вашего духа. Попытку Вашу читать в Рабочем союзе нельзя не назвать счастливой. Вы открыли поэзии доступ в такую среду, где она может оказать особенно благотворное влияние, и таким образом сами основали себе вольную кафедру, с которой можете читать лекции так часто, как только позволят Ваши силы и расположение духа. Вы знаете, что мужество не изменит Вам, пока Вы в огне, или, вернее, пока огонь в Вас. Робость же Ваша с каждым разом все будет уменьшаться. Скоро Вы благодаря горячности, с какой будете стремиться высказать народу, что лежит у Вас на сердце, совсем позабудете обо всем постороннем и с радостью и полным доверием будете продолжать так счастливо начатое Вами дело. Вы отлично можете читать им то, что все уже читали и знают; я уверен, что почти каждая Ваша сказка постоянно будет слушаться в Вашем чтении с новым интересом и удовольствием. И если Вы теперь получите даже «министерскую пенсию», которая доставит Вам возможность (чего я Вам, однако, не желаю) «сосать лапу в берлоге», Вы все-таки можете сохранить за собой эту профессуру, дарованную Вам самим Богом. Пенсию же Вам народное собрание должно назначить, если не желает опозорить и себя, и народ...