Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Об Искусстве. О мелодии вещей
... ПРИПОМНИ людей, которые, как ты видел, были вместе — но ничто из окружающего не объединяло их. К примеру, родных по крови, собравшихся у смертного ложа того, к кому питали неподдельную любовь. Каждый погружается тогда глубоко в мир собственных воспоминаний. Их слова проходят, не касаясь друг друга, но даже не подозревая об этом. Их руки в смятении первых мгновений не попадают друг в друга. — И вот утрата, что маячит за их спиною, наполняет собой все кругом. Они усаживаются, свесив головы, и молчат. Над ними словно раздается шум леса. И они становятся дороги друг другу как никогда раньше. ...  Полный текст

ПРИБАВЛЕНИЕ К «СКАЗКЕ МОЕЙ ЖИЗНИ»

1864 г.

В новогоднее утро был трескучий мороз, и я невольно вспомнил о наших солдатах на форпостах и в холодных бараках и подумал: «Теперь мороз соорудил мост для врага, и на берега наши хлынут неприятельские полчища! Что-то будет!» Меня не поддерживала непоколебимая уверенность большинства окружающих в неприступности Даневирке. Я ведь знал, что благодаря железным дорогам Германия могла затопить нашу страну полчищами своих солдат, как море в бурю затопляет волнами берег. Я и спросил раз одного из своих воодушевленных земляков: «А если возьмут Даневирке, как тогда быть нашим войскам в Дюббёле и Альсе? Они ведь окажутся отрезанными?» «Как может датчанин задавать подобный вопрос!» — воскликнул он. — Как можно допускать самую мысль, что Даневирке будет взят!» Так велика была вера датчан в Бога, нашу опору и защиту.

Почти ежедневно отбывали на театр военных действий все новые и новые полки наших солдат, все молодежь, отправлявшаяся на войну весело, смело, как на пир. Я неделями и месяцами не чувствовал себя в состоянии заниматься чем бы то ни было, все мои мысли были там. 1 февраля была получена телеграмма, извещавшая о переходе немцев через Эйдер и о начале военных действий. В конце недели пронеслись зловещие слухи об оставлении нашими войсками Даневирке без боя и об отступлении их к северу. Мне казалось, что все это только страшный сон, я глубоко скорбел, и не я один, всех охватило то же чувство глубокой скорби. 17 февраля неприятель перешел через Kongeaa (Королевская река), но Дюббёль и Альс оставались еще за нами.

Предшествовавшая война все-таки подняла наш дух; тогда выдавались светлые минуты побед, теперь же мы стояли лицом к лицу с грозной силой одни, покинутые всеми, и могли утешать себя лишь тем, что, если «Бог унижает, Он же и возвышает!»

В походных лазаретах лежали рядом и датчане, и немцы. Из Фленсборга ежедневно являлись сострадательные дамы, обходили раненых и приносили им разные прохладительные напитки и фрукты. Какая-то немецкая патриотка протянула было прохладительное одному датскому солдату, но, услыхав, что он благодарит ее по-датски, отдернула свое приношение и повернулась к другому больному, спрашивая его, какой он национальности. «Пруссак! — ответил он, но оттолкнул ее руку, со словами: — Не надо мне от тебя ничего, раз ты не дала ему! Теперь мы с ним товарищи! Здесь не поле брани!»

2 апреля беззащитный город Сёндерборг был выжжен неприятелем дотла, и скоро вражьи полчища наводнили всю Ютландию.

Я все еще не терял надежды и веры в Божью милость к нам и пел в то время как горсть наших храбрецов отбивалась от врага за полуразрушенными шканцами:

Горсть храбрецов, надеяся на Бога,

Не даст померкнуть славе Данеброга!

Но что поделает в наше время горсть храбрецов против вдесятеро сильнейшего врага! Я готовился ко всему худшему, предчувствовал, что отечество мое подвергнется жесточайшему расчленению и истечет кровью, так что родной язык мой будет раздаваться лишь, как эхо, с берегов Норвегии. Все мои друзья и знакомые были так же убиты, подавлены горем, как и я. И все мы одинаково горели любовью к родине.

«Альс взят!» Конец! Конец! Никто не помог нам, и худшее уже совершилось. Я даже на минуту отшатнулся от Бога и чувствовал себя вконец несчастным. Настали дни, когда мне казалось, что мне ни до кого и до меня никому нет дела. Я не мог уже облегчать свою душу, открывая ее перед кем-нибудь: к чему? В эти-то тягостные дни и пришла мне на помощь милая, славная жена Эдварда Коллина. Она сумела смягчить мое едкое горе своим ласковым, участливым отношением и все уговаривала меня развлечься каким-нибудь новым трудом. Другая давняя и верная моя подруга, г-жа Нергор, пригласила меня к себе в свое уютное уединенное поместье Сёллерёд, расположенное на берегу тихого блестящего озера.

В честь моего прибытия был устроен настоящий праздник. Сад весь осветили разноцветными фонариками, а за мной ухаживали, как за дорогим больным, и я ожил. Г-жа Нергор тоже уговаривала меня взяться за работу, а дорогой мой друг гениальный композитор Гартман попросил меня написать либретто для его пятиактной оперы «Саул» , и я исполнил его просьбу.

Затем я провел некоторое время в Мариенлюсте на морских купаниях. Я предполагал, если мир будет заключен благоприятный, проехать потом в Норвегию, где я еще не был и где мой родной язык звучит, как колокол в горах, тогда как у нас он похож на мягкий шелест наших буковых лесов, — полюбоваться там бурливыми горными речками, тихими глубокими озерами и посетить Мунха и Бьёрнсона. Оба они утешали меня в то мрачное, тягостное время милыми, сердечными письмами. Но мир был заключен крайне тягостный для Дании, и я не поехал в Норвегию. Конец этого года, самого тяжелого, горького во всей моей жизни, я провел в Баснэсе.