Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Истории о Господе Боге. Песнь о Правде
... Потому что смерть ленива; если бы люди не тревожили ее без конца, кто знает, может быть, она бы давно уснула.
Больной на минуту задумался, потом продолжил с некоторой гордостью:
— Но ко мне-то ей придется прийти, если я ей нужен. Прийти сюда, в мою маленькую светлую комнату, в которой так долго не вянут цветы, пройти по этому старому ковру, мимо этого шкафа, между столом и краем кровати (все это не так легко), подойти к моему милому, старому, широкому стулу, который, видимо, умрет вместе со мной, потому что, можно сказать, и жил со мной. И ей придется проделать все это, как это делается обычно: без шума, ничего не опрокинув, никак не нарушая привычного порядка, словно в гостях. Благодаря этому моя комната мне как-то особенно дорога. Ведь все разыграется здесь, на этой тесной сцене, и потому это последнее событие не так уж сильно будет отличаться от всех остальных, что здесь уже произошли или еще предстоят. Мне всегда, еще с детства, казалось странным, что люди говорят о смерти не так, как о других вещах, и это лишь потому, что никто еще не рассказал, что было с ним потом. Но чем отличается умерший от человека, который отказался от времени и уединился. чтобы по-настоящему, всерьез подумать о чем-то, что требует решения и что уже давно его мучит. Среди людей едва ли вспомнишь даже «Отче наш», тем более — какую-нибудь скрытую связь, и может быть, не слов, а событий. Для этого нужно куда-то удалиться, в какую-нибудь недоступную тишину, и возможно, мертвые — это как раз те, что ушли, чтобы подумать о жизни. ...  Полный текст

Д. Шеваров: Тот самый Андерсен

Он появлялся в России, когда разбивалось зеркало очередной русской революции, и надо было вынимать осколки из глаз и сердец наших детей.

«Живем мы не здесь. Далеко-далеко за морем лежит такая же прекрасная страна, как эта. Вот там-то мы и живем». Г. X. Андерсен «Дикие лебеди».

Андерсен — это, когда сугробы были большие. А в самом большом стоит елка, и все соседи повесили на нее по одной игрушке, а я — грецкий орех в серебряной бумаге. Это елка для всех: для прохожих, для цыган и даже для пьяни, которым тоже очень нравится в нашем дворе.

В полночь распахнется балконная дверь на втором этаже и на весь двор будет слышно: «С Новым годом, дорогие товарищи!». За рекой начнут палить из ракетницы, и деревянный мост заскрипит под торопливыми валеночными шагами.

Потом сразу — тишина, темнота. Мне остается только полоска света из соседней комнаты. В голове вертится какая-то нескладуха: «Оле-Лукойе, Оле-Лукойе...».

Оле-Лукойе в Интермундии

Странно, но Андерсен появлялся в России как раз в те годы, когда, казалось бы, не до него. Впрочем, это так похоже на него. Сын башмачника и в юности являлся в копенгагенских домах без всяких рекомендаций, он наивно думал, что можно получить помощь и от незнакомых людей. И тогда Андерсена чаще всего выгоняли или выставляли его на потеху гостям. Он и вправду был потешным парнем — бредил театром так же, как его несчастный отец бредил наполеоновскими походами. Андерсен и в 16 лет продолжал играть в куклы, каждый вечер шил им наряды из лоскутков, которые выпрашивал в магазинах. «Я часто останавливался на улице,— вспоминал потом Андерсен,— и рассматривал богатых… Представляя себе, сколько королевских мантий, шлейфов и рыцарских костюмов мог бы я выкроить из их одежды...»

У нас такого парня давно отправили бы в спецшколу и поправили бы его мозги физическим трудом.

Андерсен не стал зеркалом русской революции (и даже датской). Он появлялся в России, когда разбивалось зеркало очередной русской революции, и кому-то надо было вынимать осколки из глаз и сердец наших детей. Вот он и вынимал их потихонечку. И еще он оставлял русским мальчикам и девочкам свои маленькие секреты, о которых ни-ни, никому из взрослых нельзя было ничего сказать. Это были такие интермундии.

Интермундия... Ну, это что-то вроде старого дома с теплыми подвалами, где в дни потрясений спасаются, самые маленькие и нежные. Или наоборот - самые старые. Но тоже - доверчивые и нежные.

Подходящих мест для интермундий в нашей стране осталось немного. Всего сто лет назад их было гораздо больше, но ими тогда редко кто пользовался. Революции и войны откладывались на следующее столетие.

...Съезжая в конце лета с дачи, бывший учитель истории и географии Василий Розанов натыкается в комнате на «трепаные листы остатков Андерсена». Он прочитывает эти листы, а потом долго не может найти себе места, «не полон ли мир ужасов, которых мы еще совершенно не знаем?.. Бедные мы человеки».

«Бедные мы человеки»,— вздыхал Андерсен в каждой своей сказке и очень редко соглашался на грустный конец. Он был дитя того века, когда люди отказывались дочитывать книгу до последней страницы, если они узнавали, что их ждет там грустный финал. В этом смысле нынешние малыши — тоже дети XIX века. Они никогда не согласятся на плохой конец, даже если с утра до ночи водить их по очередям.

Чем хуже, отчаянней, бездарнее мы живем, тем дальше от нас, отрешеннее становятся наши дети. Вы не заметили, что днем они никогда не смеются так удивительно, как смеются ночью? Чаще всего мы этого просто не слышим — смеются они тихо-тихо. Они сдержаннее и старше нас, когда они там, в своем XIX веке...

Письмо Андерсена маленькому Вильяму, 27 августа 1868 г.: «Дорогой Вильям! Здравствуй! Поздравляю! Всего сладкого и хорошего в новом году жизни! Письмо мое перелетит к тебе по воздуху через страну, где выделываются ютландские горшки, в которых будут стряпать тебе обед, через соленую воду, где растут для тебя рыбы,.. через Зеландию, где растут орешки, которые ты будешь щелкать, и яблоки, от которых у тебя заболит животик. Что же, маленьких бед не миновать, не то все мы объелись бы яблоками!.. Твой друг Г. X. Андерсен».

Как трудно хранить детские книжки! Почти так же трудно, как хранить первый снег. Когда тебе вдруг становится тридцать, ты понимаешь в один из зимних вечеров, что хорошо бы прочитать детям ту книжку, которую читал когда-то ты, а до тебя — твои старики...

История, которую мог бы рассказать Оле-Лукойе

110 лет назад, в начале 1881 года из Сибири в Петербург переезжает 35-летний датчанин Петер Хансен. До этого Хансен, бывший актер королевского театра Дании, по воле судьбы почти десять лет работал в городах Сибири корреспондентом датской телеграфной компании, сперва в Омске, потом в Иркутске. И за это время стал он уже не Хансеном, а Петром Ганзеном.

Словарь Брокгауза и Эфрона сообщал позднее о Петре Готфридовиче, что тот «состоит преподавателем телеграфного искусства и английского языка в электротехническом институте в Петербурге». Но не телеграфное искусство его прославило. Впрочем, обо всем по порядку.

Прежде чем прославиться, Ганзен влюбился. Где и как познакомились прекрасно говорящий по-русски подданный датского королевства и ни слова не знавшая по-датски юная вольнослушательница бестужевских курсов Аня Васильева? Известно лишь, что в 1888 году, когда ему было 42, а ей — 19, они поженились. Ганзен стал переводчиком с русского на датский, а его молодая жена, в совершенстве выучив язык той страны, где она никогда не была, стала переводчиком с датского. В конце 80-х у них уже подрастала дочка. Сперва они переводили вместе, но потом Аня переводила уже одна. «Дикие лебеди», «Новое платье короля», «Оле- Лукойе», «Стойкий оловянный солдатик», «Снежная королева»…Все самые знаменитые, самые домашние наши сказки перевела тогда Аня Ганзен, и до сих пор они издаются чаще всего в ее переводах. Откройте любую книжку Андерсена, там мелким шрифтом должно значится: «Перевод А. Ганзен». В самой Дании эти переводы признаны лучшими в мире, лучше, говорят, перевести невозможно.

…Но это еще не все. Сейчас Оле - Лукойе чуть-чуть подкрепится и продолжит.

Оле-Лукойе в домике из английского коленкора

В 1894 году Ганзены начинают издание первого в России собрания сочинений Андерсена. К 1895 году вышло четыре тома, почти по пятьсот страниц каждый: сказки, рассказы, автобиография Андерсена и воспоминания о нем, письма, путевые очерки, стихи. Невероятный переводческий труд. Это издание остается по сей день единственным фундаментальным собранием Андерсена на русском языке, после 1917 года оно не переиздавалось. И сидят у нас герои Андерсена в каморке папы Карло…

«Мировоззрение Андерсена было… ограниченным: идеал доброго и справедливого короля не был ему чужд. В этом его противоречивость...». Вот так ласково выговаривали сыну оденсейского башмачника совсем недавно, в 1987 году. И то правда — короли были слабостью Андерсена. Добрых королей он жалел не меньше, чем оловянных солдатиков. Когда они умирали, он плакал.

Анна и Петр Ганзены в послесловии к своему изданию писали, что предпринимают свой труд, «имея в виду воссоздать для русских читателей образ писателя, столь любимого ими и, в сущности, столь мало известного им... Среди прославленных представителей европейской литературы вряд ли найдется личность более интересная и симпатичная, нежели личность Андерсена...».

Предыдущие издания Андерсена на русском языке казались Петру Готфридовичу по меньшей мере убогими, и он вложил весь свой труд, чтобы книги его земляка были изданы на высшем полиграфическом уровне при сохранении доступной цены. В петербургских газетах середины девяностых годов мелькали объявления: «Переплетным заведением К. Грибовского изготовлены на все 4 тома «Собрания сочинений Андерсена» крышки из лучшего английского коленкора, с изящным тиснением золотом и красками...».

«Во всех книжных магазинах «Нового времени» и других продается новая книга сказок Андерсена на двадцати двух языках с портретом автора и роскошными иллюстрациями.

Свой труд Ганзены посвятили вдове Александра Третьего, «Ея императорскому Beличеству Государыне Императрице Марии Федоровне с глубочайшим благоговением...».

И это был не верноподданнический жест, а шаг, исполненный особого смысла и благородства. В воспоминаниях Андерсена есть три строчки, которые значили для нее много.

«Королевская семья жила во Фреденсборге. Принцесса Дагмара, супруга наследника русского престола, гостила в это время у своих родителей. Я отправился во Фреденсборг и, хотя день был неприемный, меня приняли с обычной любезностью. Король пригласил меня остаться обедать, и я имел случай побеседовать с приветливой, любезной принцессой Дагмарой...».

...Рассказав обо всем этом, Оле-Лукойе развел бы руками и непременно бы исчез — он избегал грустных концов. Помните, он даже воскресной, самой печальной своей сказке, приделал конец, который кажется детям очень даже неплохим...

Поэтому об остальном мне придется рассказать самому.

История без Оле-Лукойе

Через много-много лет изгнанный из Советской России, Петр Ганзен встретит в родной Дании другую изгнанницу — чудом спасшуюся от большевиков Марию Федоровну. Она тоже вернулась туда, где родилась. В шестидесятых годах прошлого века она покидала Данию красавицей принцессой Дагмарой...

Сказки невозможно читать от конца к началу. Мария Федоровна уже не могла зажить жизнью принцессы Дагмары,— а Петер Эммануэль Хансен и в Дании остался русским переводчиком Петром Ганзеном. Он лишь на несколько лет пережил вдовствующую императрицу и умер в Копенгагене в декабре 1930 года, когда город уже готовился к рождеству.

Оставшаяся в Петрограде Анна Васильевна Ганзен зарабатывала на кусок хлеба у Горького во «Всемирной литературе», переводила Ибсена и «прочих шведов», потом ей стала помогать дочь, и многие переводы скандинавских писателей они сделали вместе. В 1941-м, как и в 1917-м, она никуда не поехала, осталась в Ленинграде. Погибла на восьмой месяц блокады. Точная дата неизвестна. Говорят, в начале апреля 1942-го.

Глава, в которой король идет отворять ворота

Кто знает, скольким людям старорежимный ганзеновский Андерсен, живший в домике из английского коленкора, помог вынести лихолетье сперва гражданской, а потом всего, что было после? Или просто сделал один день счастливым в череде несчастных дней?..

Приписка Марины Цветаевой к письму дочки Apиадны: «Аля каждый вечер молится: «Пошли, Господи, царствия небесного Андерсену и Пушкину, - и царствия земного Анне Ахматовой...» 17 марта 1921 года...»

Перечитайте «Снежную королеву» — как и в 1921, нет ничего более другого, более ясного и очевидного, что объяснило бы нашим детям происходящее в стране, которую все время переименовывают…

В 1944 году Мария Бабанова читала по радио андерсеновского «Соловья», и проходящие в тот момент мимо столба с радиорепродуктором зэки вдруг встали. Так и слушали вместе с конвоирами. Было это на строительстве Северо-Печерской магистрали. И еще так было, наверное, со многими.

У нашей Дюймовочки навсегда осталось легкое дыхание Марии Бабановой, арбузовской «Тани» из первого акта.

Наши дети, наши оловянные солдатики, стойко пережили отмену одного праздника за другим, они поняли, что ходить с красными флажками непатриотично, а ходить надо с трехцветными, но в другой день. Теперь они с тайным ужасом ждут, что мы сотворим с Новым годом - объявим его днем траура по безвозвратно потерянному времени, перенесем на него день машиностроителя или отменим звездочки на елках?..

Но это был бы слишком грустный конец даже для такого года, как девяносто первый. Дети просто не смогут поверить в очередной бред стоящих на голове взрослых. А потому, как бы мы ни были угнетены, мрачны и печальны и что бы там ни постановили наши президенты, нам придется улыбнуться своим детям и притащить в дом елку не позже, чем вечером 31 декабря.

Нам придется овладеть новым ремеслом - делать праздник из ничего (ну, это когда совсем ничего нет - ни вкусного, ни сладкого, ни полусладкого...). Тогда нам останется взять в руки ножницы и вырезать из бумаги снежинки - так, как учили в начальной школе.

Русский философ Алексей Лосев открыл в двадцатых годах, что с 1914 время начало уплотняться и протекать скорее. И самое ужасное самочувствие у народа как раз в момент «сгущения времен». Развести эту «сгущенку» могут только домашние праздники и детские книги.

«Как-то ввечеру разыгралась буря: сверкала молния, гремел гром, дождь лил из ведра, ужас что такое! И вдруг в городские ворота постучались, и старый король пошел отворять...» Г. X. Андерсен «Принцесса на горошине». (Перевод А.Ганзен).

Дмитрий Шеваров

Комсомольская правда.- 1991.- 31 декабря

Оригинал текста - http://rcl.boom.ru/ganz_htm/tot_samyj.htm