Случайный отрывок из текста: Фарид ад-дин Аттар. Рассказы о святых. Хазрат Фузайл бен Айад
... Фузайл сказал:
Бог посылает страдания тому, кого Он любит и наделяет земными благами того, кого Он не любит
Как невозможны слезы в раю, так удивителен смех в этом мире. Ибо рай — не место для слез, этот мир — не место для смеха.
Бог говорит: «Когда Мой слуга помнит обо Мне Я помню о нем, и когда он забывает обо Мне, Я забываю о нем». ...  Полный текст

Явления Христа

Дети

Босой, он был ребячьей окружен толпой,

белел холщовой ризою простой,

струились волосы рекой густой.

И, словно день весенний окружив,

цветы раскрыли изумленно рыльца —

вот так смотрели дети на кормильца,

который был им, как и прежде, жив.

В ворота рук Его они спешат,

и говорит один, худой и хилый:

«Тебя я знаю, ты ведь тот Помилуй,

по ком сто раз томился мамин взгляд».

И кто-то шепчет с простодушной силой:

«А правда ведь, что дом твой тот закат,

где горы в гордом золоте встают,

что рощи и ветра тебя поют,

что ты во сны приходишь к добрым детям?»

Березками пред человеком этим

склонились все, и, видя детский послух,

вокруг застыло изумленье взрослых.

Спасаясь под Его благословенье,

толпа детей как бы домой текла,

и вот над ними в белом мановенье

слова Его раскрылись, как крыла:

«А думал ли хоть кто-нибудь из вас,

как днем и ночью, неудержно прыток,

проводит вас поспешно каждый час

сквозь тысячи ворот, дверей, калиток?

Порой еще не прячутся пороги,

а дверцы робко льнут уже к замкам.

Я спутник и остерегатель вам,

но вдаль из царств моих ведут дороги.

Вы рветесь в жизнь, а в ней меня не ждут,

вас тянет тьма, а я светла сосуд,

в надеждах вы — я отреченья жгут,

вас манит счастье, ну а я есть суд».

И взрослые вдали, как в лабиринте,

ему внимали тоже. «Не отриньте

меня, когда мы станем у границ,

вы молоды забрать меня с собой,

но обернетесь посреди скитанья

в цветник убогий у былого зданья,

к улыбке материнского страданья

и даже, может быть, и в ожиданье.

Я — детство вместе с памятью-судьбой.

Но по пути пошлите мне от лиц

уже бродившие по жизни взоры,

откуда скорый, может быть, и спорый

прострет к вам руки новый бог-кумир.

На волю! Там вас ожидает мир».

Завету внимали в румяной вере

и стояли вокруг, как хорал.

«А сможем ли мы распахнуть те двери?» —

какой-то лихой карапуз заорал.

И тут же клянчит он, умоляя:

«По водам и дебрям веди нас теперь!

А скоро ли будет она, большая

последняя дверь?»

Светлый учитель о счастье вещает,

взглядом, как полднем, детей освещает.

Детские кудри от света рябят.

Но иэ толпы изумленных ребят

вышел малыш. И колышутся прядки

жидких волос над поблекшим челом —

так драные перья несет в беспорядке

гневный шелом.

А голос детский наперелом:

«Ты, — вкруг Его коленей обвил

мальчик голодные руки снова, —

о вечном конце такого слова

не говорил.

Пусть их другие, желая свободы,

гонят вперед свои смелые годы,

а я не такой, не такой!»

И припадает к коленям с тоской.

И пресветлые губы трепещут.

Он на детские слезы взирает:

«Разве мама с тобой не играет?»

А мальчик рыдает опять.

«Большой я, чтобы играть».

«Так, верно, у мамы похлебка

для тебя-то есть?»

Лепечет ребенок робко:

«Беден я, чтобы есть».

«Тебе не целует, что ли,

щеки докрасна?»

А он кричит от боли.

«Умерла она!»

И трепещут пресветлые губы,

как осенние листья осин:

«В жизни ты побывал, и сугубо,

неразлучный мой друг и сын».