Главная страница сайта Небесное Искусство Главная страница сайта Небесное Искусство Главная страница сайта Небесное Искусство
Двигайся с настоящим. Лао Цзы
Кликните мышкой 
для получения страницы с подробной информацией.
Блог в ЖЖ
Карта сайта
Архив новостей
Обратная связь
Форум
Гостевая книга
Добавить в избранное
Настройки
Инструкции
Главная
Западная Литература
Х.К. Андерсен
Р.М. Рильке
У. Уитмен
И.В. Гете
М. Сервантес
Восточная Литература
Фарид ад-дин Аттар
Живопись
Фра Анжелико
Книги о живописи
Философия
Эпиктет
Духовное развитие
П.Д. Успенский
Дзен. 10 Быков
Сервисы сайта
Мудрые Мысли
От автора
Авторские притчи
Помощь сайту
 

 

Текущая фаза Луны

Текущая фаза Луны

19 марта 2024

 

Главная  →  Уолт Уитмен  →  Листья Травы  →  Осенние Ручьи

Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Об Искусстве. О мелодии вещей
... КОГДА сходятся двое или трое, это еще не значит, что они составляют общность. Они — что марионетки, нити от которых держат разные руки. И лишь когда все будут направляться одной рукой, они вступят в такую общность, которая принудит их или кланяться, или рвать друг друга в клочья. Да и все источники сил человека — там, где его нити держит одна всевластная рука. ...  Полный текст

 

Уолт Уитмен. Листья Травы

Осенние Ручьи

 

КАК СЛЕДСТВИЕ И Т. Д.

ВОЗРАЩЕНИЕ ГЕРОЕВ

БЫЛ РЕБЕНОК, И ОН РОС С КАЖДЫМ ДНЕМ

СТАРАЯ ИРЛАНДИЯ

ГОРОДСКАЯ МЕРТВЕЦКАЯ

ЭТОТ ПЕРЕГНОЙ

ЕВРОПЕЙСКОМУ РЕВОЛЮЦИОНЕРУ, КОТОРЫЙ ПОТЕРПЕЛ ПОРАЖЕНИЕ

БЕЗЫМЯННЫЕ СТРАНЫ

ПЕСНЯ О БЛАГОРАЗУМИИ

ПЕСНЯ В УЗИЛИЩЕ

ПТИЧЬИМ ЩЕБЕТОМ ГРЯНЬ

НЕСКОЛЬКО СТРОК НАД МОГИЛОЙ

ИЗ-ПОД МАСКИ

МУЗЫКАЛЬНОСТЬ

ТОМУ,КТО БЫЛ РАСПЯТ

ВЫ, ПРЕСТУПНИКИ, СУДИМЫЕ В СУДАХ

ЗАКОНЫ ТВОРЕНИЯ

УЛИЧНОЙ ПРОСТИТУТКЕ

Я ДОЛГО ИСКАЛ

МЫСЛЬ

ЧУДЕСА

ИСКРЫ ИЗ-ПОД НОЖА

УЧЕНИКУ

СОЗДАННЫЙ СОЗИДАТЕЛЬНОЙ СИЛОЙ

ЧТО ЖЕ Я ТАКОЕ, В КОНЦЕ КОНЦОВ

КОСМОС

ДРУГИЕ МОГУТ ХВАЛИТЬ ЧТО УГОДНО

КТО УСВОИТ МОИ УРОКИ СПОЛНА?

МЕРИЛА

ФАКЕЛ

О ФРАНЦИИ ЗВЕЗДА

УКРОТИТЕЛЬ БЫКОВ

РАЗДУМЬЯ СТАРИКА О ШКОЛЕ

СТРАНСТВУЯ УТРОМ

ИТАЛЬЯНСКАЯ МУЗЫКА В ДАКОТЕ

ИМЕЯ ТАКИЕ ДАРЫ

МОЯ КАРТИННАЯ ГАЛЕРЕЯ

РАСКИНУВШИЕСЯ В ПРЕРИЯХ ШТАТЫ

ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

 

КАК СЛЕДСТВИЕ И Т. Д.

Как следствие обильных летних ливней,

Не то ключей, что к осени распелись,

Не то ажурных зарослей прибрежных,

Не то подземных ручейков, бегущих к морю,

Вовек не смолкнет песнь моя!

 

Бурлят пороги Жизни, обновляясь (вот-вот сольются

С ленивой речкой Смерти).

 

Питают почву на полях Огайо,

Вбирая талый снег, по колорадским мчат каньонам,

Притихнут в Орегоне, громыхнут в Техасе,

На север пробивают путь к Оттаве, Эри, Ниагаре,

Бегут к Атлантике, чтоб стать Великим океаном.

 

В тебя, читающего эту книгу,

В меня, во все живое воды те впадают,

Чтобы проникнуть в таинства глубин.

 

Они преображают материк,

Текучая среда звенит над твердой,

И к суше море льнет, накатывая волны

(Подчас отнюдь не мирные; напротив, зловещие,

В глубинах зародясь, они чреваты бурею нежданной,

И море, разойдясь, ломает снасти и парус в клочья рвет).

 

Ты, море Времени, даруешь урожай

Чудесных водорослей и ракушек.

 

О, эти раковины, странно изогнутые и прозрачные,

Сродни они, не так ли, сводам храма,

С их шепотом и эхом, с тихой музыкой, что донеслась из вечности самой

И вот стремится в глубь материка, чтобы запасть там в душу прериям

И Западу вдруг на ухо начать нашептывать чего-то в возбужденье,

С их вечной песней, что всегда нова и непереводима,

Они, частички всякой жизни на земле

(Моей и вашей, и вообще—любой, любой),

Безделицы, что выброшены морем

На наш Американский материк.

 

ВОЗРАЩЕНИЕ ГЕРОЕВ

1

Ради этих просторов, ради этих необузданных дней, ради себя самого

Я поспешаю к тебе, о земля, на которой сегодня — осень,

Чтобы склониться к тебе на грудь, раствориться в тебе,

Ответить мерным ударам твоего могучего сердца,

Сложить для тебя стихи.

 

О земля — ибо ты бессловесна, доверь мне голос —

О жатва родного края, о бессчетные жизни лета,

О щедрое на рожденья, о извергающее непрестанно чрево —

Доверь мне в песне рассказать о тебе.

2

Испокон века на этой сцене

Идет круглый год величавое действо бога —

Пышные шествия, песнопения птиц,

Заря, что питает досыта и воистину очищает душу,

Величественно вздымающееся море, волны о берег, сильные, певучие волны,

Леса и могучие дерева, статные, вонзающиеся в самое небо,

Несметные лилипутские полчища трав,

Бескрайние пастбища, зной и ливень,

Декорации, сработанные метелями и снегами, несдирижированный оркестр ветра,

Расчаленный над головой подвесной свод облаков, просветленно-лазурный, с серебристой каймой,

Всепроникающие, далекие звезды, манящие, безмятежные звезды,

Стада в беспрерывном движенье, изумрудные луга и равнины,

Чреда разнообразных ландшафтов, все плоды и произрастанья.

3

Жизнеобильная Америка, сегодня

Ты вся—рожденье и радость!

Ты изнемогаешь от преизбытка—богатство пеленами обвивает тебя,

Ты громко хохочешь, возбуждена непомерностью обладанья,

Миллионожильная жизнь, как виноградные лозы, оплетает твои необъятные просторы,

Ты—словно громадный корабль, что подходит к причалам порта,осевший по ватерлинию под тяжестью груза;

Как сыплется дождь с небес, как испаренья идут с земли, так сыплются на тебя и идут от тебя дары и богатства;

Ты—избранница мира! ты—чудо!

Ты купаешься, плещешься, тонешь в море достатка,

Ты—удачливая Хозяйка грузных амбаров,

Ты—Дама Прерий, что, сидя в центре своей вселенной, смотрит на запад и на восток, и все хозяйство твое—перед твоими глазами;

Ты—Госпожа, что может дарить тысячи миль земли, миллионы ферм и ничего не терять при этом;

Ты—всеприемлющая, ты—бесконечно радушная (ты радушна, как сам господь).

4

Недавно я пел, и был печален мой голос.

Под оглушающий грохот ненависти, в дыму войны прискорбные вставали предо мною картины;

Я был в самом центре борьбы, среди героев,

Я останавливался возле раненых, умиравших.

 

Но сейчас не войну я пою,

Не размеренный шаг солдат, не армейские лагеря и палатки,

Не полки, что спешат развернуться на линии фронта;

Нет больше раздирающих душу, уродливых зрелищ войны.

 

Неужели земля была нужна им, цветущим бессмертным шеренгам, первым армиям, выступившим в поход?

Да, нужна, но только, увы, ужасным полчищам теней, которыми они стали.

 

(Шагайте мимо вы, горделивые батальоны, топочущие, мускулистые ноги,

Молодые, крепкие плечи, мушкеты и ранцы;

С каким восторгом смотрел я на вас, когда ваш марш начинался.

Шагайте мимо—но вот опять дробь барабанов,

Ибо вновь горизонт застилает войско, огромное войско,

Оно роится, клубится сзади, о ты, ужасное, несметное войско,

О вы, батальоны, жалкие со своим предсмертным поносом, со своим гибельным возбужденьем,

О чада моей земли, калеки в заскорузлых от крови повязках, подпертые костылями,

Слышите—на подходе ваше мертвенноликое воинство.)

5

Но сюда, в эти цветущие дни,

В этот прекрасный, теряющийся вдали пейзаж, на дороги и тропы, где ползут высоко нагруженные повозки, а вокруг—амбары и груды земных плодов,

Допустимо ли вторгнуться мертвым?

 

Ах, но мне мертвые не мешают, они растворились в Природе,

Они с нею сжились, разместившись под деревьями и травой

Вплоть до самого края неба по далекой линии горизонта.

 

И я не забыл вас, Ушедших,

Я вспоминаю погибших моих собратьев зимой и летом

И чаще всего, как сейчас, на просторе, когда в душе моей мир и восторг, и медленно проплываете мимо вы, чарующие виденья,

И я вспоминаю вас.

6

Я видел, как возвращались герои

(Но герои, равных которым нету, никогда не вернутся,

И я их не видел в день возвращенья героев).

 

Я видел бессчетные трупы, я видел шествие армий,

Я видел, как они приближались, как проходили мимо, отряд за отрядом,

Все время на север, и, как, окончив свою работу, они устраивали привалы, означенные гроздьями лагерей.

 

Это не был парад, я видел молодых ветеранов

В потрепанных мундирах, загорелых, красивых, сильных—из сокровищниц ферм и ремесленных мастерских—

Закаленных в бесконечных сраженьях и в изнурительных переходах,

Воспитанных на кровавых полях, достававшихся кровью.

 

Тихо!—армии ждут,

Миллионы румяных, построенных в боевые порядки воителей ждут,

Мир тоже ждет — а затем постепенно, как наступает ночь, и уверенно, как наступает рассвет,

Они истаивают, они исчезают.

 

Ликуй, земля! ты—победитель!

Но не там, не на этих содрогающихся, залитых кровью полях, твоя победа,

Здесь и с этой поры торжествуй победу.

 

Истаивайте скорее, армии, изчезните вы, солдаты в синих мундирах,

Решите вернуться, бросьте смертоносное ваше оружье,

Отныне вас ждут другие поля, на Севере и на Юге,

Поля осмысленных битв, жизнетворящих битв, сладостных битв.

7

Возопи, мое горло, и воссияй, душа!

Время благодарений и голос не знающих удержу воздаяний,

Песнь силы и радости за беспредельную плодородность.

 

Перед моими глазами поля под паром и после плуга,

Я вижу доподлинные арены сражений моих сограждан, сражений не первых и не последних,

Арены бесхитростности и могущества человека.

 

Я вижу героев за другими трудами,

Я вижу подогнанные по руке орудья—труда, отнюдь не убийства, как прежде.

 

Мой взор устремлен туда, где Мать Всего Сущего

Пристально смотрит вдаль, размышляет,

Подсчитывает плоды многоразличных трудов.

 

В работе залитые солнцем просторы,

Вот они—прерии, и сады, и золотые поля северных штатов,

Луизианский тростник, хлопок и рис Юга,

Незасеянные угодья на отдыхе, луга мясистого клевера и люцерны,

Корма для лошадей и коров, свиней и овец,

Множество полноводных рек и веселых ручьев,

Целительные нагорья, овеваемые ветрами, в которых запах растений,

И зеленые добрые травы, это нежное чудо извечного возрожденья.

8

За работу, герои! принимайтесь за жатву!

Не только на военных полях Мать Всего Сущего

Неотрывно смотрит на вас сияющими глазами.

 

За работу, герои! вперед! ловчей держите орудья!

Она — здесь, как всегда, Мать Всего, и смотрит на вас.

 

Она озирает Америку, благословеннейший край,

Видит ползущих в просторах Запада механических чудищ,

Созданья божественного гения человека, помогающие ему;

Видит, как, словно жуки, снуют сеноуборочные машины,

Видит жатки, которые толкает пар и влекомые лошадьми,

Видит машины, которые веют, молотят и очищают зерно от мякины, видит проворные хлопоты патентованных сенных вил,

Разглядывает новейшие пилорамы, волокноотделительные машины для хлопка, рисопромывочные агрегаты.

 

Перед взором твоим, Праматерь,— герои;

Используя машины и руки, собирают они урожай.

 

Все в сборе и все собирают,

Но без тебя, о Всемогущая, не просвистит на раздолье коса,

Шелковистые свои кисти не распустит мирно стебель маиса.

 

Твоей милостью только они собирают, клок сена и тот даруешь им ты:

Хлеб Огайо, Висконсина, Иллинойса, даже шипы и колючки, все — от тебя;

Герои срезают в Кентукки, Теннесси и Миссури початки маиса в футлярах нежно-зеленых листьев,

Они подгребают сено, и мириады копен перекочевывают на пахучие, умиротворенные сеновалы,

Они набивают овсом закрома, гречей Мичигана — объемистые бочонки, картофелем — подполы и подвалы,

Они убирают хлопок в Миссисипи и Алабаме, выкапывают и засыпают в мешки золотистые клубни батата Джорджии и Каролины,

Они состригают шерсть с пенсильванских и калифорнийских овец,

Дергают лен в центральных штатах, срезают коноплю и табак вдоль мексиканской границы.

Они лущат горох, собирают яблоки, обрывают сочные гроздья с виноградной лозы,

Они убирают все, что взрастает во всех этих штатах, на Севере и на Юге,

Милостью щедрого солнца и твоею.

 

БЫЛ РЕБЕНОК, И ОН РОС С КАЖДЫМ ДНЕМ

Был ребенок, и он рос с каждым днем и каждый день видел новое,

И на что бы он ни взглянул — он всем становился,

И все становилось частью его на этот день, на этот час

Или на многие, многие годы.

 

Ранняя сирень стала частью его,

И трава, и белый или розовый вьюнок, белый и красный клевер, и песня синицы,

И мартовские козочки, и розовые поросята, табунок жеребят, и резвый теленок,

И шумливый птичий двор, и утята в грязи возле пруда,

И рыбы, так непонятно повиснувшие под водой, и сама красивая непонятная вода,

И водяные растения с большими плоскими листьями — все стало частью его.

 

Апрельские и майские побеги стали частью его,

Зимние всходы и желтые всходы маиса, и овощи огородов,

И яблони — сначала в цвету, а потом все в плодах, и лесная ягода, и придорожный сорняк,

И старый пьянчужка, ковыляющий домой из сарая при кабаке, где он отсыпался после попойки,

И учительница, идущая в школу,

Послушные мальчики и драчуны-забияки,

Румяные девочки в чистеньких платьях, и босоногие негритята,

И все, что менялось в городе и деревне, в которых он рос.

 

И родители: тот, кто зародил его, и та, что его носила и родила,

Они дали ему не только жизнь,

Они отдавали ему себя каждый день, они стали частью его.

Мать, спокойно собирающая ужин на стол,

Мать в чистом чепчике и платье, ее ласковые уговоры, и когда она проходит мимо — запах свежести от нее и от ее одежды.

Отец, сильный, поглощенный делами, раздражительный, грубый, переменчивый, несправедливый,

Подзатыльники, быстрая громкая речь, когда он торгуется до хрипоты ради выгодной сделки,

Семейный уклад, привычные словечки, гости, вещи и сладкая на сердце тоска.

Привязанность, с которой не совладать, ощущенье всего, что окружает тебя, и сомненье — а вдруг все окажется сном?

Дневные сомненья, и сомнения ночи, и желанье узнать: так ли это все и как именно,

Такое ли все, каким оно кажется, или все это только проблеск и промельк?

Люди, снующие по улицам городов,— что они, как не промельк и проблеск?

А сами улицы, фасады домов, товары в витринах,

Экипажи, фургоны, тяжелые настилы пристаней, скопления и заторы у переправы,

Деревня на взгорье, когда издали видишь ее на закате с другого берега быстрой реки,

Тени, отсветы сквозь дымку, на колокольне, на крышах, там, за две мили отсюда.

А тут рядом шхуна, сонно дрейфующая вместе с отливом, с маленькой лодкой, зачаленной за кормой,

Или сумятица теснящихся волн, всплеск ломких гребней, удары прибоя,

В высоком небе пожар облаков и вдали полоса коричневой отмели, затерявшейся в чистом недвижном просторе,

И горизонт, и пролетевшая чайка, и запах соленых лагун, водорослей, ила,—

Все это стало частью ребенка,— он рос с каждым днем, и каждый день видел новое, и не перестанет расти, будет всегда расти с каждым днем.

 

СТАРАЯ ИРЛАНДИЯ

Вдали отсюда, на острове неописуемой красоты

Сгорбилась над могилой скорбящая старая мать,

Некогда королева, ныне голодная и в лохмотьях.на голой земле,

Седые косматые волосы уныло упали на плечи,

У ног—королевская арфа, давно эта арфа умолкла,

И старая мать слишком давно умолкла, оплакивая наследника и надежду.

На свете нет сердца, в котором больше скорби, потому что нет сердца, в котором больше любви.

 

Но послушай, старая мать,

Не сиди на голой земле, головой уткнувшись в колени,

О, не прячь лицо в седые косматые волосы,

Ибо знай, что тот, о ком ты скорбишь, не лежит в могиле,

Тебе показалось, не умер любимый твой сын,

Господь не умер, он восстал, молодой и сильный, в другой стране,

И пока ты плакала перед умолкшей арфой возле могилы,

Тот, кого ты оплакивала, восстал из могилы,

Поплыл по морю, и ветер ему был попутный,

И обрел он румянец и новую кровь

И жив сегодня в новой стране.

 

ГОРОДСКАЯ МЕРТВЕЦКАЯ

Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,

Я, любопытный, замедлил шаги у мертвецкой, у самых ворот.

Вот проститутка, брошенное жалкое тело, за которым никто не пришел,

Лежит на мокром кирпичном помосте,

Святыня-женщина, женское тело, я вижу тело, я только на него и гляжу,

На этот дом, когда-то богатый красою и страстью, ничего другого не вижу,

Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая из крана, ни трупный смрад,

Но этот дом — удивительный дом,— этот прекрасный разрушенный дом,

Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши здания,

Чем наш Капитолий под куполом белым с гордой статуей там, наверху, чем все старинные соборы с вознесенными в небо шпилями,

Больше их всех этот маленький дом, несчастный, отчаянный дом,

Прекрасный и страшный развалина-дом, обитель души, сама душа,

Отверженный, пренебрегаемый всеми,— прими же вздох моих дрогнувших губ

И эту слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,

Мертвый дом, дом греха и безумья, сокрушенный, разрушенный дом,

Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но и тогда уже мертвый,

Месяцы, годы звеневший, украшенный дом,— но мертвый, мертвый, мертвый.

 

ЭТОТ ПЕРЕГНОЙ

1

Вдруг что-то ошеломило меня, когда я думал, что я в безопасности,

И я бегу из любимого тихого леса,

Я не стану бродить по лугам,

Я не пойду, не разденусь, чтобы встретиться с моим любовником — морем,

Я не стану прижиматься моим телом к земле, чтобы ее тело обновило меня.

 

Почему же ее не тошнит, эту землю?

Как можешь ты жить на земле, ты, весенняя зелень?

Как можешь ты давать мне здоровье, ты, травяная кровь, кровь корней, плодов и зерен?

Разве изо дня в день не пихают в тебя, о земля, пораженные болезнями трупы?

Разве каждый материк не набит до краев мертвецами?

 

Куда же ты девала эти трупы, земля?

Этих пьяниц и жирных обжор, умиравших из рода в род?

Куда же ты девала это тухлое мясо, эту вонючую жижу?

Сегодня их не видно нигде, или, может быть, я заблуждаюсь?

Вот я проведу борозду моим плугом, я глубоко войду в землю лопатой и переверну верхний пласт,

И под ним, я уверен, окажется смрадное мясо.

2

Вглядитесь же в эту землю! Рассмотрите ее хорошо!

Может быть, каждая крупинка земли была когда-то частицей больного — все же смотрите!

Прерии покрыты весенней травой,

И бесшумными взрывами всходят бобы на грядах,

И нежные копья лука, пронзая воздух, пробиваются вверх,

И каждая ветка яблонь усеяна гроздьями почек,

И пшеница с таким бледным лицом воскресает из своей усыпальницы,

И начинают опять покрываться зеленоватым туманом шелковица и плакучая ива,

И птицы-самцы поют утром и вечером, а их самки сидят в своих гнездах,

И вылупляются цыплята из яиц,

И возникают новорожденные твари, корова рождает теленка и жеребенка кобыла,

И честно встают на пригорке темно-зеленые листья картошки,

И желтые стебли маиса встают, и сирень зацветает у дверей во дворе,

И летняя зелень горда и невинна над этими пластами умерших.

 

Какая химия!

Что ветры и вправду не веют заразой,

Что нет никакого подвоха в этой влаге прозрачно-зеленого моря, которая жаждет любовно прижаться ко мне,

Что я без опаски могу ей дозволить лизать мое голое тело множеством своих языков,

Что мне не грозят те хвори, которые влиты в нее,

Что все чисто всегда и вовеки,

Что так сладостна студеная вода из колодца,

Что ежевика так сочна и душиста,

Что ни яблони, ни апельсины, ни виноград, ни дыни, ни сливы, ни персики не отравляют меня,

Что, когда я лежу на траве, она не заражает меня,

Хотя, может быть, каждая былинка травы встает из того, что было когда-то болезнью.

 

Этим-то Земля и пугает меня, она так тиха и смиренна,

Она из такого гнилья создает такие милые вещи,

Чистая и совсем безобидная, вращается она вокруг оси, вся набитая трупами тяжко болевших,

И такие прелестные ветры создает она из такого ужасного смрада,

И с таким простодушным видом каждый год обновляет она свои щедрые, пышные всходы,

И столько услад дает людям, а под конец получает от них такие отбросы в обмен.

 

ЕВРОПЕЙСКОМУ РЕВОЛЮЦИОНЕРУ, КОТОРЫЙ ПОТЕРПЕЛ ПОРАЖЕНИЕ

И все же, мой брат, моя сестра, не отчаивайся,

Иди, как и прежде, вперед — Свободе нужна твоя служба,

Одна или две неудачи не сломят Свободу — или любое число неудач,

Или косность, или неблагодарность народа, или предательство,

Или оскаленные клыки властей, пушки, карательные законы, войска.

 

То, во что мы верим, притаилось и ждет нас на всех континентах,

Оно никого не зовет, оно не дает обещаний, оно пребывает в покое и ясности, оно не знает уныния.

Оно ждет терпеливо, чтобы наступил его срок.

 

(Да, я воспеваю не только покорность,

Я также воспеваю мятеж,

Ибо я верный поэт каждого бунтовщика во всем мире,

И кто хочет идти за мною — забудь об уюте и размеренной жизни,

Каждый миг ты рискуешь своей головой).

 

Бой в разгаре, то и дело трубят тревогу,— мы то наступаем, то отходим назад,

Торжествуют враги или думают, что они торжествуют,

Тюрьма, эшафот, кандалы, железный ошейник, оковы делают дело свое,

И славные и безымянные герои уходят в иные миры,

Великие трибуны и писатели изгнаны, они чахнут в тоске на чужбине,

Их дело уснуло, сильнейшие глотки удушены своей собственной кровью.

И юноши при встрече друг с другом опускают в землю глаза,

И все же Свобода здесь, она не ушла отсюда, и врагам досталось не все.

 

Когда уходит Свобода, она уходит не первая, не вторая, не третья,

Она ждет, чтобы все ушли, и уходит последней.

 

Когда уже больше не вспомнят нигде, ни в одной стране, что на свете есть любящие,

Когда ораторы в людных собраниях попытаются чернить их имена,

Когда мальчиков станут крестить не именами героев, но именами убийц и предателей,

Когда законы об угнетении рабов будут сладки народу и охота за рабами будет одобрена всеми,

Когда вы или я, проходя по земле и увидев невольников, возрадуемся в сердце своем

И когда вся жизнь и все души людей будут уничтожены в какой-нибудь части земли,—

Лишь тогда будет уничтожена воля к Свободе,

Лишь тогда тиран и нечестивец станут владыками мира.

 

БЕЗЫМЯННЫЕ СТРАНЫ

Народ за десять тысячелетий до этих Штатов, за много десятков тысячелетий до этих Штатов,

Охапки веков, в которых мужчины и женщины, вроде нас, росли, шли своим путем и в путь отправляли детей,

Какие огромные города, какие устроенные республики, какие пастушеские племена и кочевья,

Какие события, цари, герои—возможно, равных им после и не бывало,

Какие законы, обычаи, сокровища, искусства, предания,

Какие свадебные ритуалы, какие одежды, какая физиология и френология,

Что они думали о свободе и рабстве, о смерти и о душе,

Кто из них был мудрым и остроумным, кто красивым и поэтичным, кто жестоким и диким,—

Ни следа, ни слова от них не осталось — и все осталось.

 

О, я знаю, что эти мужчины и женщины существовали не зря, равно как и мы существуем не зря,

Я знаю, что они так же входили в план мироздания, как теперь мы входим в него.

Далеки они, далеки, но мне они близки —

Одни с удлиненными лицами, мудрые и спокойные,

Другие голые и примитивные, третьи роятся, как пчелы,

Четвертые обитают в шатрах, скотоводы, наездники, патриархи, вожди,

Пятые пробираются в джунглях, шестые мирно живут в деревнях, сеют, жнут, наполняют амбары,

Седьмые идут по мощеным улицам среди храмов, дворцов, заводов, библиотек, балаганов, судов, театров, величественных монументов.

Неужели эти миллиарды мужчин действительно умерли?

Неужели все эти женщины, древний опыт земли, действительно умерли?

Неужели их жизнь, города и искусства остались только для нас?

Неужели они не добились ничего хорошего для себя?

 

Я верю, что все и каждый, обитавшие в безымянных странах, сейчас и здесь или где-то еще, невидимые для нашего глаза, существуют

В точном соответствии с тем, насколько он или она духовно возвысились в жизни, с тем, что и как они делали, чувствовали, любили и ненавидели в жизни.

 

Я верю, что не наступал конец этим народам и каждому в них человеку, равно как не будет конца моему народу и мне;

Не наступил конец их языкам, государствам, обрядам, литературе, ремеслам, играм, войнам, нравам, злодействам, тюрьмам, рабам, героям, поэтам,

Я полагаю, плоды их трудов странным образом ждут нас в еще не видимом мире, как отражение того, что выпало на их долю в видимом мире,

Я полагаю, что мы там с ними встретимся,

Я полагаю, что там мы узнаем все, что нам интересно об их безымянных странах.

 

ПЕСНЯ О БЛАГОРАЗУМИИ

По манхеттенским улицам брел я и размышлял

О высоких понятиях Время, Пространство, Реальность—и, наравне с ними, Благоразумие.

 

Все уже объяснив, объясняешь людям смысл благоразумия,

Малые и великие равно сторонятся благоразумия, оно же ведет к бессмертию.

 

Душа состоит из него,

Все тяготеет к нему, все влияет на то, что последует,

 

Все, что человек делает, думает, говорит, имеет значение,

Ни шага мужчина или женщина не шагнет, чтобы этот шаг не сказался на нем или ней через день, через месяц, в любое время существенной жизни или в час смерти,

И он же скажется на нем или ней потом, в отраженной жизни.

 

В отраженной жизни, как и в существенной,

Дух получает от плоти столько же, сколько дает ей, если не больше.

 

Каждое слово и дело, дурная болезнь, позор, одиночество рукоблуда,

Гниение заживо пьяницы и обжоры, кража, коварство, измена, убийство, растление, проституция —

Все имеет последствия после смерти так же реально, как и до смерти.

 

Изо всех предприятий твоих окупятся лишь милосердие и работа души.

Объяснения излишни, все, что в делах мужчины или женщины жизненно, чисто и благотворно, приносит ему или ей выгоду,

Обеспеченную во веки веков всем достоянием и незыблемостью мироздания.

 

Кто был мудр, получит прибыль,

Дикарь, преступник, судья, президент, фермер, моряк, ученый, ремесленник, мальчик, старик—все равно —

Прибыль каждому обеспечена, каждый получит свое.

Чтобы влиять на бегущий миг, порознь и сообща в свое время влияло и вечно будет влиять все из прошлого, все из настоящего, все из будущего,

Все мужество и присутствие духа во время войны и мира,

Все содеянное ради ближних, дальних, бедных, старых, несчастных, детей, вдов, больных и отверженных,

Все упорство, готовность и отчужденность на капитанском мостике тонущего корабля, когда надо людей усаживать в шлюпки,

Все имущество или вся жизнь во имя доброго старого дела, друга или убеждений,

Все пылание веры, над которым глумятся соседи, Все драгоценное страдание и бесконечная заботливая любовь матерей,

 

Все, чего тайно или явно не добились честные люди,

Все величие древних народов, частицы которого мы унаследовали,

Все богатство десятков древних народов, которых не знаем имени, места и времени,

Все мужественно предпринятое, с успехом или без успеха,

Все внушенное божественным разумом человека, божественность его уст, совершенство великих его рук,

Все, что верно осмыслено или высказано сегодня в любой части Земли, или на блуждающих звездах, или на неподвижных звездах,

Все, что впредь подумаешь или сделаешь ты, кто бы ты ни был, или кто-то другой,—

Все это обогащало, обогащает и будет обогащать людей, от которых оно исходило или будет потом исходить.

 

Ты полагаешь, что каждая тварь жила лишь свое время?

Но вселенная существует иначе, любая частица ее, осязаемая или неосязаемая, существует иначе,

Всякий успех зависит от трудно давшегося успеха в прошлом, а тот — от предшествующего успеха,

А тот — от самого древнего, стоящего ближе к началу начал, чем прочие.

 

То, что удовлетворяет души,— истинно;

Благоразумие полностью удовлетворяет жажду и алкание душ,

Оно одно окончательно удовлетворяет душу,

Безмерная гордость души позволяет учиться только на собственном опыте.

 

И я шепчу о благоразумии — оно шагает вместе со временем, пространством,

реальностью И не оскорбляет гордость, которая позволяет душе учиться только на собственном опыте.

 

Благоразумие само неделимо

И не разлучает частицу живого с другой частицей живого,

Не отделяет праведного от неправедного, живого от мертвого,

Соответствует каждой мысли—мыслью и каждому действию—действием,

Не знает, как можно со временем прощать злодеяния или с чьей-то помощью искупать грехи,

Знает, что юноша, который спокойно рискует жизнью и отдает ее, без сомнения, поступает разумно и с выгодой для себя,

Что старик в богатстве и праздности, который никогда не рисковал жизнью, вероятно, не достиг для себя ничего достойного упоминания,

Благоразумие знает, что научился мудрости только тот, кто научился ценить результаты,

Кто равно ценит тело и душу,

Кто уверен в том, что за существенной жизнью следует отраженная,

Кто в минуту опасности не призывает смерть и не избегает смерти.

 

ПЕСНЯ В УЗИЛИЩЕ

Сюда, Состраданье, кинь свой взгляд —

Здесь души узников, здесь ад!

Грянул напев в этом скорбном доме, в темнице,

Прянул под своды тюрьмы, рванулся под своды небес,

Музыка проникла повсюду, звук был так мощен и сладостен, как никогда и нигде,

До часовых он донесся на вышках дозорных, обход прекратила вооруженная стража,

Замерли слушателей сердца, трепета и восторга полны.

 

Солнце уже клонилось на запад тем зимним днем,

Когда меж воров и убийц, согнанных на воскресную службу в тюремную церковь

(Сотни изгоев, отщепенцев, правонарушителей всех мастей, своенравных смутьянов там были, окруженные тюремщиками,

Отборными, бдительными, отменно вооруженными),

Спокойно появилась некая женщина, ведя за собой двух невинных детей,

Усадила их на скамеечку, села рядом сама

И, медленно перебирая струны и подбирая низкие вступительные аккорды,

Неотразимо прекрасным голосом запела старинную причудливую песню:

 

«Душа в темнице слезы льет,

Ломает руки, смерть зовет;

Глаза во мгле, и грудь в крови,

Но ни спасенья, ни любви.

Шагами меряет она

Темницу, скорбна и больна;

Зовет на помощь и поет

О том, что помощи не ждет.

 

Она поет, себя казня:

Грешило тело за меня,

Боролась с ним я тыщи дней,

Да вот, грешна, оно сильней...

 

Крепись, несчастная, скорбя:

Спасенье есть и для тебя;

Есть смерть — и смерть сильней, чем наш

Бряцающий ключами страж.

Господь, сострадая, кинет взгляд

И в этот ад, и в этот ад!»

 

Такими словами кончила она свою песнь

И обвела взором своих спокойных светлых глаз обращенные к ней лица,

Диковинное море тюремных лиц, одинаковых и разных, сильных, грубых, лукавых и прекрасных лиц,

Затем поднялась и пошла назад, к двери, проходя меж ними,

И, проходя меж ними, задевала их складками своего длинного развевающегося одеяния,

И, вместе со своими детьми, исчезла.

В эту странную и торжественную минуту все они замерли,

Узники и вооруженные стражники

(Узники, забыв о тюрьме, стражники—о своих заряженных револьверах);

Слышались лишь тяжкие вздохи и хриплое дыхание множества дурных людей, готовых расплакаться,

Прерывистое дыхание юности, полной воспоминаний о родном доме,

О материнской колыбельной, о сестринской заботе, о счастливом детстве,

Полной воспоминаний, изо всех сил удерживаемых до той поры под спудом,

В эту странную и торжественную минуту—но и потом, одинокими ночами, много позже, 

Может быть, годы спустя, и даже в час кончины,

Многие, о, сколь многие из них слышали в своих сердцах эту печальную песню,—мотив, слова, голос,

Видели мысленным взором высокую спокойную женщину, идущую меж них;

Снова и снова звучала в узилище ее песнь:

 

«Сюда, Состраданье, кинь свой взгляд—

Здесь души узников, здесь ад!»

 

ПТИЧЬИМ ЩЕБЕТОМ ГРЯНЬ

Птичьим щебетом грянь, о язык мой, про радость поры, когда сирень зацветает (она в памяти снова и снова),

Отыщи мне слова о рождении лета,

Собери апреля и мая приметы желанные (так на морском берегу собирают камешки дети) —

Стонут лягушки в прудах, терпкий, бодрящий воздух,

Пчелы, бабочки, воробей с незатейливым пеньем,

Синяя птица, и ласточка, быстрая, словно стрела, и с золочеными крыльями дятел,

Солнечная дымка над землею, клубы дыма цепляются друг за друга, вздымается пар,

Мерцанье холодных вод и рыба в тех водах,

Лазурное небо, бегущий ручей,— и все это в искрах веселых...

Хрустальные дни февраля, кленовые рощи, где делают кленовый сахар,

Где порхает реполов, у него бойкий блестящий глаз и коричневая грудка,

Он подает чистый певучий голос на вечерней и на утренней заре,

Он бесшумно носится в саду среди яблонь, строя гнездо для подруги;

Тающий мартовский снег, ива выбрасывает свои желто-зеленые побеги,—

Это весна! Это лето! Что принесло оно и чего мне недостает?

Душа моя, ты на свободе, но что-то тревожит меня, а что — я не знаю;

В дорогу, скорее в дорогу — измерим все дали и выси!

О, если б летать, как летает птица!

О, если бы, словно корабль, под парусом мчаться!

Взлетать за тобою, душа, как взлетает корабль на хребты водяные,

Впитать в себя всё — все краски, все звуки, синее небо, и травы, и капли росы на рассвете,

И запах сирени; ее сердцевидные листья темно-зеленого цвета,

Лесные фиалки, и хрупкий, бледный цветок по прозванью «невинность»,—

Все вещи во всех разновидностях, не ради вещей, ради их природы,—

Спеть песню любимым кустам в один голос с птицей,

Птичьим щебетом грянуть про радость поры, когда сирень зацветает (она в памяти снова и снова).

 

НЕСКОЛЬКО СТРОК НАД МОГИЛОЙ

 

Посвящается памяти Дж. П.,
скончавшегося в 1870 г.

1

Чем можем воздать тебе, о лежащий в этой могиле?

Какие навесить мемориальные доски в память и славу твою, о щедрый миллионер?

Мы не знаем о жизни твоей ничего, кроме факта,

Что год за годом, окруженный ордами брокеров, ты занимался торговлей,—

Ни героизма, ни почестей на поле брани.

2

Умолкни, моя душа,

Отвернувшись от всех и всяческих монументов героям,

Скорбно сомкнув уста, погрузившись в раздумья,

Словно бы выжидая.

 

А в это время перед внутренним оком

Встают беззвучные, призрачные (как будто северные Авроры — у края ночи),

Сияющие картины, пророческие, бесплотные сцены,

Отблески духа.

 

Вот городская улица, и на ней—дом труженика после рабочего дня:

Чисто, проветрено, газовые светильники зажжены,

Ковер выбит, в очаге веселый огонь.

 

Вот священная сцена — роды:

Счастливая мать, не мучась, разрешается прекрасным младенцем.

 

Вот за утренней сытной трапезой

Родители и сыновья—мир и довольство.

 

Вот по двое, по трое — сотни их—

С улиц, дорог, тропинок стекается юность к школе,

Зданию с высокой купольной крышей.

 

Вот прелестное трио —

Бабушка, дочь и внучка, олицетворенье взаимной любви,

Сидят за шитьем и мирной беседой.

 

Вот в анфиладе величественных залов,

В соседстве множества книг и журналов, картин на стенах, изысканных статуэток —

Группы рабочих, механики, юные и пожилые,

Читают, дружески говорят друг с другом.

 

Все до единой—картины трудовой жизни,

Города и деревни, женщин, мужчин и детей,

Все для них, расцвеченное солнцем и оттененное радостью,—

Их свадьбы, улицы, фабрики, фермы, уютные жилища, отели,

Разнообразный труд, купальни, спортивные залы, площадки для игр, библиотеки, колледжи—

Все это нужно, чтобы студент, юноша или девушка, усваивал новые знанья,

Больной—получал хороший уход, босой — башмаки, сирота — обретал мать и отца,

Голодный—находил пропитанье, бездомный — крышу над головой

(Намеренья, одухотворенные богом,

Деянья, осуществленные человеком).

3

О ты, лежащий в этой могиле,

От тебя все эти картины, о беспредельно щедрый даритель,

Великолепьем своим дары твои сродни даяньям земли,

Поэтому имя твое — земля, да, земля со всеми ее горами, полями, приливами.

 

И не одни только вы, о реки,

Не один только ты, изрезанный дамбами Коннектикут,

Не одна только ты, жизнеобильная древняя Темза,

Не один только ты, Потомак, омывающий земли, по которым ступал Вашингтон, не один только ты, Патапско,

Не один только ты, Гудзон, не одна только ты, бесконечная Миссисипи,—не одни только вы

Разносите память о нем на ваших путях к великим морям, но вместе с вами и я, размышляя.

 

ИЗ-ПОД МАСКИ

(Перед портретом)

1

В прорезях этой аляповатой маски

Эти изломы светотени, это драма всего и вся,

Это заурядный занавес лица, скрывающий меня во мне, каждого в каждом

(Трагедии, печали, смех, слезы, о небеса!

Какие исполненные страстей пьесы скрыты за этим занавесом!),

Это блеск чистейшего божественного неба,

Это дымок сатанинского кипящего котла,

Это карта сердечной географии, это безграничный маленький континент, это молчащее море,

В круговращениях этого глобуса труднее найти орбиту, чем у Венеры, Юпитера или Марса,

Это центр вселенной (но не только вселенной, здесь и сама идея, все в этой мистической сияющей россыпи)—

Эти пронизывающие глаза, глядящие сквозь тебя в будущее,

Готовые воспарить и обозревать кружащийся космос, чтобы оттуда вновь обратить к тебе — этот взгляд.

2

Путешественник по думам и десятилетиям, по миру и войне,

Быстро пролетающей юности и подступающей старости,

(Так, первый том сказок закрыт и отложен в сторону — а это второй,

Песни, приключения, размышления вот-вот оборвутся),

К тебе, живущему здесь и сейчас,я обернулся,

Так на дороге, у любой двери или открытого окна

Низко склонившись, я обнажаю голову, чтобы приветствовать именно тебя,

Чтобы прижать навсегда и неотделимо твою душу к моей,

И снова странствовать, странствовать.

 

МУЗЫКАЛЬНОСТЬ

1

Звучность, размеренность, стройность и божественный дар говорить слова,

Пройди года, и дружбу пройди, и наготу, и целомудрие, и роды,

Реки грудью пройди, и озера, и земли,

И горло свое разреши, и впитай в себя знания, века, племена преступление, волю,

И сокруши все преграды, и возвысь и очисти душу, и утвердись в своей вере,

И лишь тогда ты, быть может, достигнешь божественной власти: говорить слова.

И к тебе поспешат без отказа

Войска, корабли, библиотеки, картины, машины, древности, города, отчаяние, дружба, горе, убийство, грабеж, любовь, мечта,

Придут, когда нужно, и покорно прорвутся сквозь губы твои.

 

2

О, почему я дрожу, когда я слышу голоса человеческие?

Воистину, кто бы ни сказал мне настоящее слово, я всюду пойду за ним,—

Как вода за луною безмолвной струистой стопой идет вокруг шара земного.

 

Все только и ждет настоящего голоса;

Где же могучая грудь? где же совершенная душа, прошедшая через все испытания?

Ибо только такая душа несет в себе новые звуки, которые глубже и слаще других,

Иначе этим звукам не звучать.

 

Иначе и губы и мозги запечатаны, храмы заперты, литавры не бряцают,

Только такая душа может открыть и ударить,

Только такая душа может выявить наружу то, что дремлет во всех словах.

 

ТОМУ,КТО БЫЛ РАСПЯТ

Моя душа с тобой, дорогой брат,

Не противься этому, потому что многие произносящие твоя имя тебя не понимают,

Я не произношу твоего имени, но я понимаю тебя,

Я узнаю тебя с радостью, о мой товарищ, и приветствую тебя, приветствую тех, кто был с тобой раньше, и кто с тобой теперь, и тех, кто еще придет к тебе,

Гляди, мы все вместе трудимся, передавая по наследству твой наказ потомкам,

Мы — немногие равные, живущие в различных странах и в различных временах,

Мы, сокрытые на всех континентах, во всех кастах, признающие все религии, благотворители, сострадатели, гармоничная часть людей,

Мы проходим молчаливо сквозь споры и утверждения, но не отвергаем ни спорящих, ни то, что они утверждают,

Мы слышим крик и ругань, мы в самой гуще раздоров, зависти, взаимных обвинений каждой из сторон,

Они смыкаются вокруг нас, не слушая наших объяснений, они окружают нас, мой товарищ,

И все же мы идем, неудержимые, свободные, идем по всей земле, и будем идти, пока сможем оставлять наш неизгладимый след на времени и в различных эпохах,

Пока не насытим собой время и эпохи, чтобы мужчины и женщины будущих стран и времен стали ощущать себя любимыми и любящими, как мы сейчас.

 

ВЫ, ПРЕСТУПНИКИ, СУДИМЫЕ В СУДАХ

Вы, преступники, судимые в судах.

Вы, острожники в камерах тюрем, вы, убийцы, приговоренные к смерти, в ручных кандалах, на железной цепи,

Кто же я, что я не за решеткой, почему не судят меня?

Я такой же окаянный и свирепый, что же руки мои не в оковах и лодыжки мои не в цепях?

 

Вы, проститутки, по панели гуляющие или бесстыдствующие в своих конурах,

Кто же я, что могу вас назвать бесстыднее меня самого?

 

Я виновен! Я сознаюсь — сам прихожу с повинной!

(Не хвалите меня, почитатели,— к черту ваши льстивые слова!

Я вижу, чего вы не видите, я знаю, чего вы не знаете.)

 

Внутри, за этими ребрами, я, загрязненный, задохшийся,

За этим притворно бесстрастным лицом постоянно клокочут сатанинские волны,

Злодейства и развраты мне по сердцу,

Я гуляю с распутными и пылко люблю их,

Я чувствую, что я один из них, я сам и проститутка и каторжник

И с этой минуты не буду отрекаться от них, ибо как отрекусь от себя?

 

ЗАКОНЫ ТВОРЕНИЯ

Законы творения

Для могучих художников и вождей, для молодой поросли просветителей и совершенных поэтов Америки,

Для благородных ученых и будущих музыкантов.

 

Все да входят в единый ансамбль мироздания, в слитную истину мироздания,

Ничто не должно нарушать законы вселенной, дабы все труды говорили о высшем законе, законе неповиновения.

 

В чем, по-вашему, суть творения?

Чем, по-вашему, можно насытить душу, кроме свободы ходить где угодно и никому не повиноваться?

Что, по-вашему, я твержу вам на сотни ладов, кроме того, что каждый мужчина и каждая женщина не уступают Богу?

И что нет Бога божественнее, чем Вы сами.

И что именно это в конечном счете подразумевают все мифы, древние и сегодняшние.

И что вы или каждый должны подходить к творениям в свете этих законов.

 

УЛИЧНОЙ ПРОСТИТУТКЕ

Не волнуйся, не стесняйся со мною,— я Уолт Уитмен, щедрый и могучий, как Природа.

Покуда солнце не отвергнет тебя, я не отвергну тебя,

Покуда воды не откажутся блестеть для тебя и листья шелестеть для тебя, слова мои не откажутся блестеть и шелестеть для тебя.

 

Девушка, возвещаю тебе, что приду к тебе в назначенный час, будь достойна встретить меня,

Я повелеваю тебе быть терпеливой и благостной, покуда я не приду к тебе.

 

А пока я приветствую тебя многозначительным взглядом, чтобы ты не забыла меня.

 

Я ДОЛГО ИСКАЛ

Я долго искал ключ,

Чтобы проникнуть в смысл истории—для себя и для песен своих,— и теперь я его нашел,

Он не в книгах, хранящихся в библиотеке (их я не принимаю и не отвергаю);

Он в легендах не больше, чем в чем-либо другом,

Он—в настоящем: он—наша сегодняшняя страна,

Он—в Демократии (суть и цель всего прошлого),

Он—жизнь одного мужчины или одной женщины — самого обыкновенного сегодняшнего человека,

Он—в традициях, языках, литературе, искусстве,

Он—в разнообразии щедром рукотворных предметов, кораблей, машин, политических взглядов, символов веры, современных открытий и взаимного обмена между народами,

И все это для современности, все для сегодняшнего обыкновенного человека.

 

МЫСЛЬ

О людях, достигших высоких постов, богатства, степеней ученых...

(По-моему, все, что достигнуто ими,—ничто, если тела их и души не обогатились добытым,

По-моему, часто они бывают бессильны, бесплодны, бесплотны,

По-моему, часто они обманывают и других, и себя,

И счастье любого из них, сердцевина их жизни,— мерзкая гниль, порожденье нелепых идей,

По-моему, часто они стремятся к фальшивым сокровищам, не замечая истинных богатств,

По-моему, часто ими движет только обычай: так принято поступать,

По-моему, часто они одержимы, угрюмы и слепы,— неразбуженные сомнамбулы, бредущие во тьме.)

 

ЧУДЕСА

Ну кто же теперь верит в чудеса?

А я вот во всем вижу чудо:

Проходя по улицам Манхаттена,

Глядя поверх крыш на далекое небо,

Бродя босиком по самой кромке прибоя

Или стоя под деревом где-то в лесу,

Говоря днем с теми, кого я люблю, и по ночам лежа в постели с теми, кого я люблю,

Или за столом, пируя с друзьями,

Разглядывая незнакомых людей, сидящих напротив в вагоне,

Или следя, как пчелы вьются над ульем в летний полдень,

Или как стадо пасется в лугах,

Любуясь на птиц, или на чудесных стрекоз,

Или на чудо заката, или на звезды, светящие спокойно и ясно,

Или на крутой, восхитительно тонкий изгиб молодого весеннего месяца;

Все это и остальное для меня чудеса,

Слитые вместе, и каждое в отдельности — чудо.

 

Для меня каждый час дня и ночи есть чудо,

Каждый кубический дюйм пространства — чудо,

Каждый квадратный ярд земной поверхности — чудо,

Каждый фут в ее глубину полон чудес.

 

Для меня море открывает все новые чудеса:

Рыбы — скалы — движение волн — корабли — их команда,—

Каких вам еще надо чудес!

 

ИСКРЫ ИЗ-ПОД НОЖА

Где целый день нескончаемо движется толпа городская,

Чуть в сторонке стоят и смотрят на что-то дети, я подошел к ним и тоже смотрю.

 

У самой обочины, на краю мостовой,

Точильщик работает на станке, точит большущий нож;

Наклоняясь, он осторожно подносит его к точилу;

Мерно наступая на педаль, он быстро вращает колесо, и, лишь он надавит на нож чуткой и твердой рукою,

Брызжут щедрыми золотыми струйками

Искры из-под ножа.

 

Как это трогает и захватывает меня —

Грустный старик с острым подбородком, в ветхой одежде, с широкой кожаной лямкой через плечо,

И я, готовый во всем раствориться, зыбкий призрак, случайно остановившийся здесь, весь внимание,

Люди вокруг (немыслимо малая точка, вкрапленная в пространство),

Заглядевшиеся, притихшие дети, беспокойная, шумная, сверкающая мостовая,

Сиплое жужжание крутящегося точила, ловко прижатое лезвие,

Сыплющиеся, прядающие, летящие стремительным золотым дождем

Искры из-под ножа.

 

УЧЕНИКУ

Нужна реформа? И не ты ли дашь ей жизнь?

Но чем важнее реформа, тем значительнее должна быть Личность, способная ее осуществить.

 

Да знаешь ли ты, как важно, чтобы твои глаза, кровь, кожа были чистыми и прекрасными?

Да знаешь ли ты, как важно иметь такое тело и такую душу, которые рождают вокруг тебя в толпе людской дух обожанья и подчиненья? Лишь появился ты, и каждый поражен обаянием твоей Личности.

 

О, притяжение плоти! Всей плоти твоей!

 

Ступай, мой друг, и если надо, то отрекись от прочего и посвяти все дни свои тому, чтоб научиться мужеству, реализму, уважению к самому себе, решительности, возвышенности.

 

Забудь об отдыхе, доколе ты не добьешься признанья твоей Личности.

 

СОЗДАННЫЙ СОЗИДАТЕЛЬНОЙ СИЛОЙ

Созданный созидательной силой женщины, идет, создавая, мужчина, и ему всегда идти, создавая.

Созданный только первосортной женщиной, идет по земле первосортный мужчина.

Созданный дружелюбнейшей из женщин, идет дружелюбнейший из мужчин.

Созданное только совершенным женским телом, может развиться совершенное мужское тело.

Созданные в непревзойденных поэмах женского тела, рождаются поэмы мужского тела (только так рождаются мои поэмы).

Созданный сильной и гордой женщиной, которую я люблю, выходит на свет сильный и гордый мужчина, которого я люблю.

Созданные могучими объятьями крепко мускулистой женщины, которую я люблю, раскрываются могучие объятия мужчины.

 

Созданные извилинами женского мозга, послушно их воле развиваются извилины мужского мозга.

Созданная справедливостью женщины, вся справедливость создается.

Созданное состраданием женщины, раскрывается и все сострадание.

Навеки велик мужчина на земле, но даже мельчайшая крупица величия мужчины создана женщиной.

Сначала мужчина создается женщиной, и только потом он создается самим собой.

 

ЧТО ЖЕ Я ТАКОЕ, В КОНЦЕ КОНЦОВ

Что же я такое, в конце концов, как не ребенок, радующийся звукам своего собственного имени?

Я повторяю его снова и снова

И стою, и слушаю как бы со стороны — это никогда не утомляет меня.

И тебя твое имя радует.

Но думал ли ты, что имя твое — всего лишь два или три выдоха, и ничего больше?

 

КОСМОС

Он—все многообразие мира и сама Природа,

Он — ширь земли, и необъятность и чувственность земли, и великое милосердие земли, и ее равновесие,

Он не зря заглядывает вперед из окошек глаз своих, а его разум не зря общается с посланцами небес,

Он вмещает и верующих, и неверующих, он—самый величественный возлюбленный,

Он, как и должно быть, соединяет в себе мужское и женское триединство реализма, спиритуализма и красоты или разума,

Он, продумывая тело, хорошо понимает, какими должны быть все его органы и части,

Он в теории земли и мужского или женского тела видит глубокую аналогию со всеми другими теориями:

С теорией городов, стихов и с большой политикой наших Штатов,

Он верит не только в нашу планету с ее солнцем и луной, но и в иные планеты с их солнцами и лунами,

Он, создавая дом для него и для нее не на день, а на все времена, видит, что все расы, эры, периоды, поколения,

Прошлое, будущее и все живущее в них, как и пространство, неразделимы.

 

ДРУГИЕ МОГУТ ХВАЛИТЬ ЧТО УГОДНО

Другие могут хвалить что угодно,

Но я с берегов бегущей Миссури не восхваляю ничего ни в искусстве, ни в чем ином,

Пока не наполнит их запах этой реки, смешанный с запахом прерий.

Пока,вдохнув, не выдохнут снова его.

 

КТО УСВОИТ МОИ УРОКИ СПОЛНА?

Кто усвоит мои уроки сполна?

Хозяин, поденщик, подмастерье, священник и атеист,

Глупец, и мудрец, родители и дитя, торговец, чиновник, носильщик и пассажир,

Издатель, автор, художник и школьник—приближаются и приступают;

Но это еще не урок, это путь к уроку,

А урок—путь к другому уроку, и каждый—к следующему.

 

Великие законы утверждаются сами собой и без возражений,

Я такой же, как и они, ибо им друг,

Я люблю их, как равный, и приветствую их без восточных церемоний.

 

Я лежу, погруженный в раздумья, и слышу чудесные сказки о вещах и природе вещей,

Они так чудесны, что я заставляю себя слушать.

 

Я не могу рассказать никому, что я слышу,—я не могу рассказать даже себе—так это удивительно.

 

Шуточное ли дело—круглый и драгоценный шарик вечно и точно движется по орбите, без толчка, не опаздывая ни на секунду,

Не думаю, что он был сотворен в шесть дней, или за десять тысяч лет, или за десять миллиардов лет,

Вряд ли был он построен по плану—сначала одно, после другое—как архитектор задумывает и строит дом.

Не думаю, что семьдесят лет—век мужчины или женщины,

И что семьдесят миллионов лет—век мужчины или женщины,

И что годы когда-нибудь остановят жизнь мою или чью-то еще.

Удивительно ли, что я бессмертен, так же, как каждый бессмертен?

Я знаю, что удивительно, но мое зрение равным образом удивительно, и то, как я возник в материнской утробе, равным образом удивительно,

И как я полз, зачарованный, два лета и две зимы и вдруг научился ходить и заговорил—тоже равным образом удивительно.

И то, что моя душа сейчас обнимает твою, и мы воздействуем друг на друга, не видя друг друга, и, может быть, никогда не увидим,—ничуть не менее удивительно.

И то, что я думаю именно так,—разве не удивительно?

И то, что я напоминаю тебе, что ты думаешь так же, как я, и знаешь, что думаешь верно,—разве не удивительно?

И то, что Луна вращается вокруг Земли и вместе с Землей, равным образом удивительно,

И то, что они всегда в равновесии с Солнцем и звездами, равным образом удивительно.

 

МЕРИЛА

Они есть у всех нас, они запрятаны внутрь и надежны, они не поддаются анализу и скрываются в сердце;

Они не подсудны ни властям, ни обычаям,

Им самим подсудны и обычаи, и власти;

Они подтверждают, вообще говоря, лишь то, что подтверждает их же самих, что соприкасается с ними самими,

Иными словами, они содержат в себе абсолютно все необходимое для этого подтверждения.

 

ФАКЕЛ

Глубокой ночью на берегу несколько рыбаков стоят вместе со мной,

Дальше на озере, которое расстилается перед нами, острогой бьют рыбу,

Тенью каноэ скользит по темной воде,

На носу каноэ пылает факел.

 

О ФРАНЦИИ ЗВЕЗДА

(1870-1871)

О Франции звезда!

Была ярка твоя надежда, мощь и слава!

Как флагманский корабль, ты долго за собой вела весь флот,

А нынче буря треплет остов твой — без парусов, без мачт,

И нет у гибнущей, растерянной команды

Ни рулевого, ни руля.

 

Звезда померкшая,

Не только Франции,— души моей, ее надежд заветных!

Звезда борьбы, дерзаний, порыва страстного к свободе,

Стремления к высоким, дальним целям, восторженной мечты о братстве,

Предвестье гибели для деспота и церкви.

 

Звезда распятая — предатель ее продал —

Едва мерцает над страною смерти, геройскою страной,

Причудливой и страстной, насмешливой и ветреной страной.

 

Несчастная! Не стану упрекать тебя за промахи, тщеславие, грехи,

Неслыханные бедствия и муки все искупили,

Очистили тебя.

 

За то, что, даже ошибаясь, всегда ты шла к высокой цели,

За то, что никогда себя не продавала ты, ни за какую цену,

И каждый раз от сна тяжелого, рыдая, просыпалась,

За то, что ты одна из всех твоих сестер, могучая, сразила тех, кто над тобою издевался,

За то, что не могла, не пожелала ты носить те цепи, что другие носят,

Теперь за все — твой крест, бескровное лицо, гвоздем пробитые ладони,

Копьем пронзенный бок.

 

О Франции звезда! Корабль, потрепанный жестокой бурей!

Взойди опять в зенит! Плыви своим путем!

 

Подобна ты надежному ковчегу, самой земле,

Возникнувшей из смерти, из пламенного хаоса и вихря,

И, претерпев жестокие, мучительные схватки,

Явившейся в своей нетленной красоте и мощи,

Свершающей под солнцем свой предначертанный издревле путь —

Таков и твой, о Франция, корабль!

 

Исполнятся все сроки, тучи все размечет,

Мучениям придет конец, и долгожданное свершится.

И ты, родившись вновь, взойдя над всей Европой

(И радостно приветствуя оттуда звезду Колумбии),

Опять, о Франции звезда, прекрасное искристое светило,

В спокойных небесах яснее, ярче, чем когда-нибудь,

Навеки воссияешь.

 

УКРОТИТЕЛЬ БЫКОВ

Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ,

Живет мой приятель-фермер, герой моих рассказов, прославленный укротитель быков;

Ему пригоняют трехгодовалых и четырехгодовалых быков, совершенно диких,

Он берется за самого свирепого — и ломает ему норов, укрощает его;

Он смело выходит, даже не взяв в руки кнута, на двор, где бычок мечется, обезумев,

Упрямо мотая головой, с бешеными глазами,—

Только глянь! — как скоро его ярость утихла, как быстро мой

Друг усмиряет его!

Погляди, по фермам вокруг есть немало быков, молодых и старых, и это он, мой приятель, он укротил их,

И все знают его, все любят его;

Погляди, среди них есть такие красивые, такие величественные,

У одного светло-бурая масть, другой весь в крапинах, есть быки с белым ремешком вдоль спины, есть пестрые.

Есть с широко разведенными рогами (добрая примета!), и глянь — ярко-рыжие,

Глянь — два со звездочкой на лбу,— у всех круглые бока, широкие спины,

Как прочно и грузно стоят они, упершись в землю копытами, и какие глаза у них умные!

Как смотрят они на своего укротителя — им хочется, чтобы он подошел к ним, как они все поворачиваются к нему головами!

Как они выражают покорность, как беспокойны, когда он от них уходит,—

Я гадаю про себя: что же они думают о нем (прочь книги, политика, прочь, все поэмы),

Признаюсь, я завидую обаянию лишь этого человека — моего молчаливого, неграмотного друга,

Которого любят десятки быков, который живет на ферме

Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ.

 

РАЗДУМЬЯ СТАРИКА О ШКОЛЕ

(По случаю открытия народной школы в г. Кемдене, штат Нью-Джерси, 1874 г.)

Раздумья старика о школе,

Старика, берегущего крупицы воспоминаний о молодости, чем молодость сама не дорожит.

 

Ведь лишь теперь я вас постигаю,

О зори небесные! О утренние росы на траве!

 

И вижу я сиянье юных глаз,

Эти хранилища мистического смысла, эти молодые жизни,

Выстраиваясь, снаряжаясь подобно флоту бессмертных кораблей,

Готовых отправиться по бескрайним морям,

В путь, предназначенный душе.

Только множество мальчиков и девочек?

Только скучные часы правописания и классы арифметики?

Только зданье народной школы?

О нет, гораздо больше.

(Недаром же Джордж Фокс воскликнул:

«Разве эту груду кирпича, извести, мертвые полы, окна, решетки вы называете храмом?

Нет, это совсем не храм! Храм —- это живые нетленные души».)

 

А ты, Америка,

Думаешь ли ты о своем сегодняшнем дне?

Думаешь ли о будущем—темном иль светлом, добром иль злом?

Оно в глазах детей, в учителях и в школе.

 

СТРАНСТВУЯ УТРОМ

Странствуя утром,

Выплыв из ночи, из мрачных мыслей, думая о тебе,

Мечтая о тебе, гармоничный Союз, о тебе, божественно поющая птица,

О тебе, переживающий дурные времена мой край, удушаемый черным отчаянием, всяким коварством, изменой,

Чудо узрел я — дроздиху, кормящую своего птенца,

Песнопевца-дрозда, чьи восторженные звуки, полные радости и веры,

Всегда укрепляют мой дух, согревают его.

 

И тогда я подумал и почувствовал:

Если черви, и змеи, и мерзкие личинки могут превратиться в сладостное, одухотворенное пение,

Если можно всякую гадкую тварь так преобразить, нужной, благодетельной сделать,

Тогда я могу верить в тебя, в твои судьбы и дни, о родина;

Кто знает — может, эти уроки годны и для тебя?

Быть может, благодаря им когда-нибудь твоя песня поднимется радостной трелью,

И ей будет предназначено прозвенеть на весь мир.

 

ИТАЛЬЯНСКАЯ МУЗЫКА В ДАКОТЕ

(Семнадцатый—самый прекрасный полковой оркестр, какой я когда-либо слышал)

В мягком вечернем воздухе, овевающем все вокруг:

Горы, леса, форт, орудие, шагающих часовых, бескрайние просторы,

В парящих потоках, в звуках флейт и корнетов,

Грозовая, печальная, бурная, искусственная

(Так странно придающие всему вокруг смысл, дотоле неизвестный,

Столь тонкие, такие гармоничные, будто тут родились и обитают тут,

А не в городских изукрашенных особняках и не на оперной сцене,

Звуки, вздохи эха, блуждающие здесь, словно в собственном доме,

Невинная любовь сомнамбулы, трио, страдающее вместе с Нормой,

И исступленный хор Полиуто).

Струящаяся в лучах прозрачного желтого заходящего солнца—

Музыка, итальянская музыка в Дакоте.

Даже Природа, повелительница этого забытого царства,

Скрывающаяся в тайных, диких и мрачных урочищах,

Однако признающая связь с тем, что отдалено от нее

(Как старые корни или сама земля признают связь со своими молодыми цветами или плодами),

Внимает ей с удовольствием.

 

ИМЕЯ ТАКИЕ ДАРЫ

Имея такие дары,—Америка,

Уверенная в себе, устремленная вперед, озирающая весь мир,—

Мощь, богатство, просторы, которые есть у тебя;

Имея все эти и все другие дары, снизошедшие на тебя,—

Что, если б одного из них ты лишилась (последняя из неразрешимых проблем)?

Лишилась бы самого главного: дарованных тебе прекраснейших женщин?

Что, если б они исчезли?

Доставшаяся тебе высокая женственность, красота, совершенство, здоровье,—

Матери, величайший твой дар?

 

МОЯ КАРТИННАЯ ГАЛЕРЕЯ

В небольшом доме я развесил картины, это не дом, который всегда остается в покое,

Он округл, в нем всего несколько дюймов от одной стены до другой;

Но гляди-ка, в нем хватит места для всех зрелищ мира, для памяти обо всем!

Вот сцены жизни, вот взятое смертью;

Ну а это кто, знаешь? Это сам провожатый,

Указующий своим воздетым перстом на сменяющие друг друга картины.

 

РАСКИНУВШИЕСЯ В ПРЕРИЯХ ШТАТЫ

Новейший Эдем (без первозданного одиночества),

Густой, многолюдный, современный, счастливый с городами и фермами,

Оплетенный железом, многосложный, сплоченный, множественный в едином,

Вместе с миром, который внес сюда свою долю,— общество, почитающее свободу, закон, бережливость,

Рай, где поистине царит изобилие; достояние времени

В оправданье былого.

 

ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

Пусть бунтари сойдут с трибун, где они без передышки дерут горло,— пусть идиоты и слабоумные займут все трибуны;

Пусть судьи и уголовники поменяются местами—пусть тюремщики попадут за решетку — пусть те, которые были узниками, завладеют ключами;

Пусть все, кто изверился в рожденье и смерти, поведут остальных.

 

Наверх
На главную

 

   

Старая версия сайта

Книги Родни Коллина на продажу

Нашли ошибку?
Выделите мышкой и
нажмите Ctrl-Enter!

© Василий Петрович Sеменов 2001-2012  
Сайт оптимизирован для просмотра с разрешением 1024х768

НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ КОММЕРЧЕСКОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ МАТЕРИАЛОВ САЙТА!